Империя пера Екатерины II: литература как политика. Вера Проскурина
нецивильном виде. Книга Шаппа прокладывала границы цивилизации по берегам Немана. За его восточным берегом европейцам представлялась Россия средневековой страной, лишенной всякого потенциала для развития, – как Сибирь.
Аббат-астроном был наследником просветительской философской генерализации. Он попытался охватить «хаос», разнородные явления повседневной жизни одним взглядом, измерить их одной линейкой и подогнать разнообразие фактов под единую концепцию – своего рода классицистическое единство действия, места и времени[10]. Автор претендовал на знание буквально всех сторон русской жизни: армия и флот, финансы и налоги, религия и воспитание, демография и география – все это подвергалось критике, проверялось «вычислениями» и «доказательствами», вызывавшими сомнения у первых же читателей книги[11].
Единственный зритель проносился в своей кибитке по однообразным снежным равнинам, а перед ним на сцену выходили персонажи театрализованного действа, символизируя те или иные «пороки», a priori присущие всем русским, не имевшим, по мысли аббата, никаких шансов на изменение как государственного устройства, так и быта. Развращенные «нравы» (насилие, пьянство, разврат, предрассудки) и ужасный варварский «быт» с неизбежностью, как полагал автор, воспроизводят один и тот же «деспотический» политический тип государства.
Аббат-ученый, однако, не ограничился лишь этнографическими описаниями. Полемизируя с Монтескье, он дополнял его теорию собственными экстравагантными выкладками. Механистически соединяя физиологию, медицину, психологию, климатологию с политической типологией Монтескье, Шапп д’Отерош приходит к особенно поразительному выводу о дефективности «нервической субстанции» («le suc nerveux»[12]) у русских, вернее ее «негибкости» и «неподвижности», возникающей из-за доминирования плоского ландшафта. Именно этот недостаток «нервного сока» (если буквально перевести с французского выражение аббата) предопределяет вечную политическую апатию и делает невозможным освобождение всего русского общества от деспотизма, а русского крестьянства – от рабства.
Огромный фолиант, оснащенный картами, изысканными иллюстрациями, всевозможными измерениями и вычислениями, претендовал на научно верифицированный обзор всей России. Обзор оказался скорее приговором: нация объявлялась варварской, столетиями прозябающей под деспотическим правлением, лишенной всякой перспективы цивилизационного взлета.
Стремление автора «Путешествия в Сибирь» многочисленными схемами и вычислениями (взятыми, как правило, из вторых рук) создать антураж научного труда, подкрепить этой материальной базой свои теории было завершением и – одновременно – свидетельством кризиса просветительской картины мира, доведением дискурса Просвещения до его логического предела. Здесь возникало принципиальное противоречие – просветительская доктрина основывалась не на наблюдении,
Так, в частности, первые критики назвали книгу более «популярной», чем «ученой» (Journal des savants, 1769. Mars. P. 27–28; Alexandre Deleyre).