Учебник рисования. Максим Кантор
в жизни мало, а эта вот есть. В ином случае Кранц и сама от рюмки бы не отказалась, не ханжа, но сейчас, глядя на историка Татарникова, такого жалкого со стаканом в руке и с глупейшей улыбкой на помятом лице, ей и думать о спиртном было противно. Русское свинство, думала она, вот оно. Сколько говорено, сколько писано, а так ничего и не понято. Полагают, что это про алкаша в луже, так нет же. Не в уличных ярыжках, не в вокзальных побирушках проявляется свинство – оно прежде всего в так называемой интеллигенции. Как может носитель культуры опуститься? Отчего этот старик такой? Оттого ли, что нового не искал, принимал вещи такими, какие они есть? Привык всю жизнь на институтской зарплате сидеть, согрел под собой место, ему не дует, не жмет. Встречался с такими же, как и сам, полусонными профессорами, писал в год по статье. Времена изменились, – а к жизни он и не готов, опустил руки. На что он годен, если правду сказать?
Сидевший напротив Розы пожилой мужчина с красным носом, с прозрачными и застенчивыми глазами, подняв пустой стакан, показал буфетчице.
– Хватит, Сергей Ильич, двести граммов вы уже выпили, даже больше, она ведь вам до краев налила. Это ведь целая четвертинка водки.
– Не четвертиночный я человек, Розочка.
– А какой же тогда, пол-литровый?
– Да уж скорее пол-литровый. Не четвертиночный.
Появился еще стакан, и Сергей Ильич перелил его в себя – и опять с достоинством и степенно. Его слегка качнуло в сторону, он сделал усилие и выпрямился. Сергей Ильич напоминал сейчас нежилой краснокирпичный барак с выбитыми окнами. Такой дом торчит в ландшафте ни на что не годный, агрессивный, память о каких-то теперь уже неинтересных временах. Его непременно снесут, надо дать место другим, его место займут гордые красавцы из стекла и бетона. В последнем приступе гордыни стоит он сегодня, неуживчивый и никому не нужный, топорща красные острые углы, пялясь черными дырами оконных проемов. Сергей Ильич щурился, примериваясь продолжить беседу.
– Так что Деррида? – спросил он с вызовом. – Оригинальный философ или так себе – компилятор? Мыслитель или обыкновенный прохвост?
– Да как вы можете! Это же Деррида! Его весь мир признал!
– Мало ли. Билла Клинтона тоже весь мир признал, а он болван. Если философ оригинальный, то извольте предьявить внятные простые положения. Тогда это несложно. Скажем, потребуется объяснить Платона. Это, не сердитесь, просто, потому что определенно. Пещера, ейдос, идея. Можете так же вот внятно про Дерриду или нет?
– Сделайте одолжение. Дискурс, деструкция, парадигма.
– Что-что? Нет уж, мне, извольте, понятно, не на птичьем языке. Пещера, ейдос, идея!
– Дискурс, деструкция, парадигма!
– Что это за галиматья? Деструкция! Ломать не строить – мозгов не нужно. Поймите, Розочка, у Платона ведь все мироздание объяснено. И никакой болтовни – никакого тебе дискурса, никакой, извиняюсь, парадигмы.
– Парадигму-то как раз Платон и придумал.
– Не перебивайте! Мало ли что он придумал! –