Окопная правда войны. О чем принято молчать. Олег Смыслов
476,7 тыс. человек надевали шинели в течение всей войны…
21,7 млн человек (призывавшихся или состоящих на военной службе) по различным причинам убыли за годы войны из рядов Красной Армии и Флота…
Безвозвратные потери (убиты, умерли, пропали без вести, попали в плен, не боевые потери) рядового и сержантского состава за войну составили 10 384 869 человек, или 92,02 %…
Санитарные потери (ранены, контужены, обожжены, заболели, обморожены и т. д) рядового и сержантского состава составили 16 969 837, или 92,51 %…
О чем говорят эти безумно страшные цифры (тем более, если они не точные)?
Прежде всего о кровавой трагедии, развернувшейся на полях сражений Великой Отечественной войны! О неисчислимых жертвах, великом горе, миллионах слез матерей и вдов! А еще о солдатской доле, которую сотворила война своим диким безумием!
Война насильно ворвалась в каждую их жизнь, чтобы забрать ее или остаться в ней навсегда!
Солдаты Великой Отечественной войны. Сколько написано о них книг, сколько посвящено стихов и песен, сколько сказано, а все равно не все.
Тогда на фронте они были самыми беззащитными, самыми неизвестными, самыми смертными. Ведь скольких еще не нашли, не перезахоронили, не наградили. А сколько их остаются до сих пор без вести пропавшими.
«Скажу о себе, – абсолютно искренне писал о солдате Виктор Некрасов. – Я был офицером Красной Армии и до сих пор питаю к ней любовь и уважение. Более того, она для меня родная. Нет ничего ближе для меня, чем мой друг – фронтовик, чем Ванька – взводный, чем красноармеец, боец, “колышек”, как называли мы его на своем идиотском телефонном коде. Солдат! (Первое время после введения этого старорежимного термина мы относились к нему иронически, как к погонам, – “Эй, солдат, иди сюда!” – это несерьезно, шутливо.) Солдат! Как много в этом слове. И смелость, и добродушие, и хитрость, и любовь к жизни, и презрение к смерти, и желание обмануть ее, а заодно и тебя, свое начальство, и само отношение к начальству, человеку городскому, пусть образованному, но не умеющему отличать рожь от пшеницы (я, во всяком случае), и отношение к врагу, немцу, “фрицу” – непонятному и злому, когда он в своих окопах или в кабине “мессера”, и жалкому, вызывающему сострадание пленному, в обнимку со своим набитым черт знает чем сидором, сидящему у костра на берегу Волги…
Родной ты мой “березовый колышек” (в отличие от “горелого”, не в обиду ему будет сказано, не понимающего по-русски узбека или казаха). Я навеки полюбил тебя, деревенского парнишку в нелепо торчащей на голове пилотке или серой ушанке в майскую жару (во время харьковского наступления 42-го г. мы все были в ушанках, а до того в лютую зиму, в запасном батальоне, под Сталинградам, обмундирование было х/б – хлопчатобумажное – и ни признака белья), в ботинках на два номера больше и вечно разматывающихся обмотках, ленивого, всегда голодного и “не перекурить ли нам этого дела, товарищ капитан?”, а в общем-то, вытянувшего всю войну и водрузившего знамя (я знал потом обоих – и Егорова, и Кантарию