Серебряный век. Лирика. Анатолий Мариенгоф

      Один сказал: «Нам этой жизни мало»,

      Другой сказал: «Недостижима цель»,

      А женщина привычно и устало,

      Не слушая, качала колыбель.

      И стертые веревки так скрипели,

      Так умолкали – каждый раз нежнее! —

      Как будто ангелы ей с неба пели

      И о любви беседовали с ней.

      Я не тебя любил, но солнце, свет,

      Но треск цикад, но голубое море.

      Я то любил, чего и следу нет

      В тебе. Я на немыслимом просторе

      Любил. Я солнечную благодать

      Любил. Что знаешь ты об этом?

      Что можешь рассказать

      Ветрам, просторам, молниям, кометам?

      Да, у меня кружилась голова

      От неба, от любви, от этой рощи

      Оливковой… Ну да, слова.

      Ну да, литература… Надо проще.

      Был сад во тьме, был ветерок с высот,

      Две – три звезды, – что ж не простого в этом?

      Был голос вдалеке: «Нет, только он,

      Кто знал…» – мне одному ответом.

      И даже ночь с Чайковским заодно

      В своем безмолвии предвечном пела

      О том, что все обречено,

      О том, что нет ни для чего предела.

      «Нет, только тот…». Пойми, я не могу

      Ясней сказать, последним снам не вторя,

      Я отплываю, я на берегу

      Иного, не земного моря.

      Я не тебя любил. Но если там,

      Где все кончается, все возникает,

      Ты к новым мукам, новым небесам

      Покорно, медленно… нет, не бывает…

      Но если все – таки… не будет, ложь…

      От одного к другому воплощенью

      Ты предо мной когда – либо пройдешь

      Неузнаваемой, ужасной тенью,

      Из глубины веков я вскрикну: да!

      Чрез миллионы лет, но как сегодня,

      Как солнце вечности, о навсегда,

      Всей жизнью и всей смертью – помню!

      О том, что смерти нет, и что разлуки нет,

      И нет земной любви предела,

      Не будем говорить. Но так устроен свет,

      Где нам дышать судьба велела.

      И грустен мне, мой друг, твой образ, несмотря

      На то, что ты и бодр и молод,

      Как грустно путнику в начале сентября

      Вдруг ощутить чуть слышный холод.

      Ни музыки, ни мысли – ничего.

      Тебе давно чистописанья мало,

      Тебе давно игрой унылой стало,

      Что для других – и путь, и торжество.

      Но навсегда вплелся в напев твой сонный, —

      Ты знаешь сам, – вошел в слова твои,

      Бог весть откуда, голос приглушенный,

      Быть может, смерти, может быть, любви.

      Рассвет и дождь. В саду густой туман,

      Ненужные на окнах свечи,

      Раскрытый и забытый чемодан,

      Чуть вздрагивающие плечи.

      Ни слова о себе, ни слова о былом.

      Какие мелочи – все то, что с нами было!

      Как грустно одиночество вдвоем…

      – И солнце, наконец, косым лучом

      Прядь серебристую позолотило.

      Без отдыха дни и недели,

      Недели и дни без труда.

      На синее небо глядели,

      Влюблялись… И то не всегда.

      И только. Но брезжил над нами

      Какой – то божественный свет,

      Какое – то легкое пламя,

      Которому имени нет.

      Среди миров, в мерцании светил

      Одной Звезды я повторяю имя…

      Не потому, чтоб я Ее любил,

      А потому, что я томлюсь с другими.

      И если мне сомненье тяжело,

      Я у Нее одной ищу ответа,

      Не потому, что от Нее светло,

      А потому, что с Ней не надо света.