Зимняя ведьма. Пола Брекстон

      Он закрывает за собой дверь, и наконец я снова одна. Его благие намерения меня утомляют. Мама бы сказала, что я должна быть благодарна. Мне должно быть приятно – ведь у меня такой внимательный муж. Но я не рада. Я делаю все возможное, чтобы никто не смог по выражению моего лица понять, какой сумбур творится в моей душе, но, должно быть, это все равно видно, по крайней мере, это не укрылось от глаз Кая. И вот я стою в этой комнате, словно загнанный зверь, одинокая жена в свою первую брачную ночь. Он заверил меня, что не побеспокоит. За это я ему очень благодарна. Но чего он ждет от меня потом? Сегодня Кай собирается довольствоваться сугубо мужской компанией. Но вот в том, что положение вещей не изменится, когда мы приедем в его собственный дом, я не могу быть уверенной.

      Чтобы отвлечься, я решаю почитать папины книги. В комнате есть две свечи, и ночь еще не совсем опустилась на деревню, так что кое-какой свет проникает в окно. Забавно, содержимое моего дорожного сундучка удивило Кая. Он подумал, я умею читать, и удивился. Конечно, умею. Впрочем, писать я могу не так хорошо. Неужели он считает меня простушкой? Неужели собирался взять в жены неотесанную деревенщину? Вот уж не думаю. Когда Кай узнал, что я не совсем необразованная, казалось, он обрадовался. Да, я какое-то время успела походить в школу, и за это, как и за все остальное, надо благодарить мою мать. Именно она настояла, чтобы меня взяли в местную начальную школу.

      – Но, миссис Причард, – попытался отговорить ее вечно уставший господин Рис-Джонс, школьный учитель. – Разумеется, невозможно учить девочку с таким… недугом.

      – Моргана не страдает никаким недугом, сэр. Она просто не говорит.

      – И верно. Так ведь если она не может произносить буквы, как же у нее получится их запомнить? Если я не могу послушать, как она читает, как же смогу ее исправить? Если она не может ответить на вопросы, как же она будет учиться?

      – Но слушать-то Моргана может, господин Рис-Джонс. Разве не так учат детей Божьих?

      На это Рис-Джонс не ответил ничего, разве только поджал свои тонкие, сухие губы. Мне разрешили ходить в школу, на столько предметов, на сколько я «могла». Таковы были масштабы доброты господина Рис-Джонса. Мое место было в дальнем углу классной комнаты. У меня не имелось ни мела, ни доски, и никто никогда не пытался объяснить мне, как правильно писать. Однако мне разрешили слушать, и я могла читать те книги, которые никто другой не брал. Я слушала, и я смотрела, и постепенно узоры на бумаге стали раскрывать мне свои тайны. О, как мне хотелось их поскорее узнать. О, какой мне это казалось радостью – иметь возможность погрузиться в умы других людей, услышать их мысли так же ясно, как если бы они шептали их мне на ухо. И не тех людей, которые всю жизнь провели в поле или за ткацким станком. А умы куда более возвышенные. Умы, полные мыслей и грез вне пределов моего маленького мира. Господина Рис-Джонса не