Секрет моей матери. Никола Скотт
она хочет, чтобы я уехала, хочет, чтобы я ушла из дома и вершила великие дела. Мама разочарована тем, что я не переезжаю в Нью-Йорк, как Эндрю, чтобы работать в каком-нибудь модном ресторане. Нет, вместо этого я остаюсь в безопасности, в Лондоне. Почему же тогда она огорчается, что я не буду жить в этом доме?
– Она действительно хочет, чтобы у тебя было большое будущее, но это не значит, что ее сердце не болит, когда ты уходишь из дома. Мама не может отпустить тебя, Эдди. Думаю, таким образом она пытается с тобой попрощаться.
– Но это же не прощание! – изумленно отозвалась я. – Я никуда не денусь…
– Знаю. Просто будь добрее к ней. Маме это нужно больше, чем когда бы то ни было, даже если она этого и не признает.
Отец выпрямил спину и, покачав головой, попытался добродушно рассмеяться, словно чтобы показать мне: эта часть разговора позади.
– Но главное, чтобы ты не забывала нас навещать. Мы будем играть в шахматы и готовить голубичные сконы, Эдди, и я буду самым счастливым отцом на свете.
На следующее утро он помог мне погрузить вещи в машину, стараясь не обращать внимания на закрытую дверь маминого кабинета и болтая со мной так, словно не было ничего необычного в том, что мать не вышла на порог, чтобы проводить свою дочь во взрослую жизнь. Однако когда мы уже собирались уезжать, она все же показалась в дверях. Под глазами у нее залегли круги, но в целом она была спокойна. Мама обняла меня, пожелала всего доброго, сказала, что надеется вскоре увидеться, и, когда я села в автомобиль и в последний раз оглянулась на дом, я увидела, что она стоит на крыльце, не машет рукой, а просто смотрит нам вслед со ступенек дома номер сорок два по Роуз-Хилл-роуд, и я задумалась, не привиделось ли мне все это: и разговор с отцом, и странные звуки за закрытой дверью кабинета моей матери.
Мама не может отпустить тебя… Но не было ли еще одной дочери, которую она отпустила? Я нацелила нож на тесто. Может быть, мама не могла тогда отпустить меня, потому что отпустила вторую дочь, сразу после того, как мы родились?
Собрав тесто в плотный комок, я завернула его, чтобы оно остыло, а затем включила миксер. Когда желтки, перемешавшись с сахаром, стали светлее и начали пениться, я принялась думать об отце и его любви к сконам с голубикой, о его любви к моей матери, о его любви ко мне. Больше всего на свете мне хотелось поговорить с ним, хотелось, чтобы он сказал, что все это – нелепая ошибка, что все будет как прежде. Но он уже не был тем человеком, с которым мы играли в шахматы и ели сконы, тем, кто всегда и во всем находил смысл, и я знала, что не имею права взваливать на него такую ношу, не теперь, вскоре после годовщины смерти его жены; не раньше, чем я пойму, что все это значит.
Я медленно влила в желтки сливки и сахарную смесь, взбивая их точными движениями, как нас учили, пока они не стали стекать по венчику, подобно золотистому шелку, и закручиваться в водовороты вдоль краев миски. Опираясь на прохладную столешницу, я позволила привычным движениям убаюкать меня.
Прощание с любимыми – словно