Шпиль. Уильям Голдинг
вам незачем сидеть там самому. Отдайте распоряжение.
Ансельм сдержанно кашлянул: кха, кха.
– Как же мне требовать от других то, чего я не могу сделать сам? Дня через два пыли станет поменьше. Так сказал главный мастер.
– А пока, стало быть, пускай себе распевают любую мерзость?
Как ни старался Джослин сдержаться, он повысил голос, его правая рука сжалась в кулак. Он заставил себя сразу же разжать кулак – будто случайно согнул и разогнул пальцы. Но ризничий заметил его движение, хотя смотрел в этот миг на большой кедр. Он по-прежнему дрожал, но голос у него был спокойный.
– Если вспомнить, милорд настоятель, сколь много теперь у нас против устава творят, то песня, прошу прощения, какой бы мирской она ни была, право, кажется мне невинной. Ведь у нас двенадцать алтарей в боковых нефах. Из-за этой… этой нашей новой затеи там не горит ни одной свечи. И кроме того – еще раз прошу прощения, – поскольку эти чужие люди, собранные неизвестно откуда, по всякому поводу готовы на злодеяние, я полагаю, лучше уж пускай поют.
Джослин открыл было рот, но так и закрыл, не сказав ни слова. Он вспомнил мучительные колебания капитула, а ризничий уже отвернулся от кедра и смотрел теперь прямо на него, склонив голову набок.
– Право, милорд настоятель. Пусть себе поют день-другой, а там хоть пыль осядет.
Джослин перевел дух.
– Но ведь капитул решил!..
– Кое-что было оставлено на мое усмотрение.
– Они оскверняют храм!
Ризничий окаменел, как колонна у него за спиной, и уже не дрожал.
– Но они хотя бы не разрушают его.
Джослин вскрикнул:
– На что это вы намекаете?
Ризничий развел руками, и они замерли в воздухе.
– Я? Ни на что, милорд.
Он осторожно опустил руки и сжал их на коленях.
– Прошу вас, поймите мои слова правильно. Неудивительно, что эти невежественные люди оскверняют воздух своими словами, так же как оскверняют его пылью и вонью. Но они не разрушают воздух. И не разрушают самый храм.
– А я разрушаю?!
Но ризничий был настороже.
– Разве я говорю о вас, милорд?
– С тех пор как вы перед капитулом высказались против шпиля…
Негодование комом стало в горле, и он замолчал. Ансельм едва заметно улыбнулся.
– Увы, то была прискорбная слабость веры, милорд. Дело решено, и теперь я понимаю, что мы все должны служить ему, не щадя живота.
«Служить, не щадя живота» – ведь это слова из его речи, и негодование, комом стоявшее в горле Джослина, прорвалось злобой.
– Воистину прискорбная слабость веры!
Ризничий улыбался спокойно и даже ласково.
– Не каждый чувствует себя Божьим избранником, милорд.
– Неужели вы думаете, что я, при всей вашей осторожности, не слышу в этих словах обвинения?
– Я сказал только то, что сказал.
– И не соблаговолили встать.
Какие-то ничтожные причины, сплетаясь, приводили Джослина в