Любовь гика. Кэтрин Данн
вопль, похожий на рев сирены. Мамины руки в красных перчатках безвольно упали. Папа вышел из спальни и поставил коробку на пол рядом с боковой дверью. Мама бросилась следом за ним, свет из спальни лился в темную общую комнату и сиял сквозь мамины белые волосы. Папа открыл боковую дверь и выглянул наружу, мама включила свет в общей комнате и склонилась над коробкой. Взметнулись полы розового халата. Руки в красных перчатках нырнули в коробку и зашелестели бумагой, которой был обложен младенец.
– Передай его мне, Лил, – произнес папа.
Он сошел вниз, на землю, обернулся к двери и увидел… и Арти увидел, и я тоже увидела, как Лил странно наклонилась, прижавшись виском к дверной раме, ее халат сам собой распахнулся, волосы цвета взбитых сливок встали дыбом. Пряди были как белые змеи, пытавшиеся сбежать с ее головы. Шпильки для волос разлетелись во все стороны, ударяясь о стены, о пол, об оконное стекло. Мама сдавленно вскрикнула и вдруг приподнялась и полетела, поплыла, лежа на воздухе, ее бюстгальтер с широкими лямками разорвался с противным трескучим звуком, ее дрожащие ноги в светло-сиреневых носках задрались к лампе на потолке, волосы упали тугими кольцами ей на лицо.
– Мама! Лил! Мама! – хором завопили мы.
Ее огромная, в сетке синеватых вен грудь вывалилась из бюстгальтера, и мама обрушилась грудью в коробку, руки молотили воздух, ее белые ноги дергались на полу под развевающимся халатом, один сиреневый носок смялся и слетел.
А потом Ал стоял на коленях в дверном проеме, гладил Лил по голове и приговаривал: «Что за черт, Лил», – сквозь ее приглушенные рыдания. Арти кряхтел на переднем сиденье, вытянув шею, чтобы видеть происходящее поверх спинки кресла. Глаза распахнуты широко-широко, взгляд диковатый. Я сидела на полу с вытаращенными глазами, с отвисшей челюстью, Элли и Ифи сидели на своей койке, озадаченные, полусонные, и звали маму протяжно и жалобно. Болезненный, тоненький свист вырвался из моего носа, и только один из присутствующих не издавал никаких звуков, единственный из всех Биневски, кого не было слышно: обложенный бумагой младенец в коробке, невидимый, за исключением крошечной ручки, сжимавшейся и разжимавшейся на спутанной пряди белых волос Лил. Ребенок уже не плакал. Когда на мгновение мы замолчали, нам стало слышно, как он, причмокивая, сосет грудь.
Лишь через пару минут Лил сумела засунуть руку в коробку и достать младенца. Прижимая его к груди, она рухнула на пол и села недалеко от меня, так что наши ноги соприкасались. Ребенок был запеленут в желтое одеяльце, из-под которого виднелась только одна пухлая ручка и покрытая пушком маленькая головка, присосавшаяся к груди. Ал на четвереньках заполз в фургон и сел рядом с Лил.
– Что это было? – спросил он.
Она посмотрела на него широко распахнутыми глазами – так широко, что вокруг дрожащих синих радужек были видны белки, – и нервно рассмеялась.
– Видимо, он хотел есть.
Лил взглянула в крошечное сморщенное личико, а Ал уставился на шпильку, лежащую на полу.
Близняшки, застывшие на койке, Арти, опершийся подбородком