Слово и дело. Книга вторая. Мои любезные конфиденты. Том 4. Валентин Пикуль
на курьерских лошадях уже катилась в столицу. В предуведомлении к ней Ломоносов сообщал академикам Петербурга, что оду его «преславная над неприятелями победа в верном и ревностном моем сердце возбудила». Холеные лошади русского посольства уносили вместе с одою в столицу и письмо Ломоносова «О правилах российского стихотворства». В этом письме молодой поэт бросал перчатку Тредиаковскому, вызывая его для боя на турнире поэтическом…
Христина Цильх благополучно принесла ему девочку.
Ломоносов в волнении выбежал на площадь Фрейбурга, близкую к часу вечернему. Женщины наполняли кувшины водой из фонтанов. Из-под Донатских ворот, от шахты «Божье благословение», возвращались в предместия измученные рудокопы. Они снимали шляпы, приветствуя прохожих, и Ломоносов тоже кланялся им с обычным приветствием:
– Gluckauf! – говорил он шахтерам. – Gluckauf!
Он желал им благополучных подъемов из недр к солнцу.
И они тоже говорили ему «gluckauf», как бы советуя подняться еще выше. Высокие горы окружали старинный Фрейбург…
Высокие горы окружали Хотинскую крепость.
Высокие горы окружали жизнь человека…
Приходилось штурмовать. Иначе нельзя.
Учитесь побеждать!
…
От грома Ставучан и от славы Хотина зародилась новая поэзия России – поэзия Ломоносова и Сумарокова, и ей еще долго жить.
Она долго будет насыщать восторгами души русские, пока не раздастся глас свежий, глас ликующий – глас державинский.
Воспоет он тогда насущную радость жизни…
Люди, никогда не забывайте о Ставучанах!
Люди, хоть изредка вспоминайте о Хотине!
Глава девятая
Французский посол при султане маркиз де Вильнев (пройдоха и хитрец, каких не бывало) едва поспевал за турецкой армией. Турки гнали австрийцев перед собой, как волки гонят робкую лань. Истомленный жарой, искусанный блохами на ночлегах, де Вильнев с трудом нагнал армию визиря Эль-Хаджи под стенами Белграда. В азарте боевого успеха, жаждуя добычи, женщин и крови, янычары султанские готовы были мухами влезать на неприступные стены…
Повсюду только и слышалось:
– Лестниц! Дайте нам лестниц…
Белград уже горел, но лестниц для штурма у турок не было.
Австрийский император Карл VI от огорчения заболел. «Неужели, – вопрошал он у дочери, – блеск меча принца Евгения Савойского был последним блеском германской славы?..» Владыка лоскутной Римской империи умирал, и одно только заботило его сейчас – «Прагматическая санкция», этот небывалый ордонанс Габсбургов, чтобы сохранить все владения империи неделимы. Для этого власть должна перейти к дочери – Марии Терезии; матрона эта добродетельна и разумна.
– Она даже слишком разумна, – говорил император. – Моя дочь настолько разумна, что ни разу не изменила своему мужу…
Пышные формы молодой Марии Терезии были втиснуты в клещи корсета. Наследница великой императрицы Габсбургов всегда страдала от усердия, от порядочности, от материнства, от подозрений. Сейчас ее тоже заботила «Прагматическая санкция». Ведь стоит отцу умереть, как сразу появятся охотники раздирать на куски необъятное