Бес в ребро. Георгий Вайнер
когда мы с Адой закончили приборку, Витечка сказал мне досадливо:
– Все-таки провинциализм – неизлечимая болезнь…
– Ты о ком? – удивилась я.
– О них… Темные, дикие люди…
Подумав мгновение – не обижу ли я его, – спросила с искренним интересом:
– А чего ж ты так надрывался?
Витечка долго рассматривал меня, потом пояснил:
– Хочу тебе напомнить, что это праздник твоей сестры. И чтобы получился действительно праздник, а не тупая обжирательная пьянка, надо, чтобы кто-то один постарался для всех…
Витечка вообще очень мало ел и совсем ничего не пил. «При моей нервной системе мне нужен не коньяк, а бром», – пояснял он с усмешкой.
Наверное, оттого, что я устала тогда за долгий день, я стала раздражаться его величавостью:
– По-моему, нормальные милые люди. А если они тебе показались такими дикими провинциалами, то незачем было так на разрыв стараться…
Витечка усмехнулся:
– Артист не может исходить из того, нравится ему публика или нет. Он должен на нее работать.
– Но ты тут не артист, а родственник, гость. И никому ничего не должен…
– Артист – везде артист. И всегда должен. Всем…
– Наверное, – согласилась я, и вдруг черт дернул меня за язык. – Мне показалось, что они тебе нужны не меньше, чем ты им…
Боже, как жутко разобиделся Витечка! Целый месяц, весь отпуск превратился в сплошной «укорот».
О, какой это был великий «укорот»! Раскаленный докрасна жгучей обидой, горделиво-немой, презрительно цедящий укоризну «укорот».
Тем и запомнился мне день рождения Ады. А никакого Ларионова, никаких густоголосых толстяков танцоров в памяти не осталось.
– Вы слышите меня, Ирина Сергеевна? – снова переспросил Ларионов. – Плохо слышно!
– Да-да! – откликнулась я. – Аппарат барахлит чего-то…
Это не звук, это я пропадаю куда-то.
Ларионов меня раздражал своим благодушно-беззаботным густым голосом, каким-то избыточным спокойным благополучием, мощный ток которого я ощущала по телефонным проводам. И без вопросов было ясно, что у него все в порядке – со здоровьем, со временем, со служебными делами и с семьей отлично!
Жену наверняка давно бросил. Ходит, бездельник горластый, по вечеринкам и именинам, пляшет.
– Так вам часиков в семь удобно, Ирина Сергеевна? – штурмовал он меня.
– Да, конечно… – Я замялась, подумав о том, что не знаю его имени-отчества. И спросить неловко – мы ведь с ним старые друзья. Танцоры диско, как говорит мой сын Сережка: «Он – кретин, она – редиска».
– Конечно, – повторила я. – Приходите, я в семь буду дома…
Я теперь всегда буду в семь дома.
Положила трубку, замерла обессиленно на стуле, но в прихожей громко стукнула дверь, затопали ногами мои вандалы, что-то сердито крикнул Сережка, а Маринка ехидно подвизгнула и с упреждающим воплем: «Только тронь, я маме сразу скажу!» – ворвалась в кухню, юркнула за мою спину и оттуда, из надежного