Невский проспект. Прогулки по Санкт-Петербургу. Алексей Геннадиевич Митрофанов

      1862 год – новое изобретение, конка. Никого, разумеется, не удивляет, что «Акционерное общество конно-железных дорог» начинает свою деятельность именно с Невского. Темно-синие вагончики с империалом, запряженные парой уставших лошадей, еще доступнее омнибусов: проезд всего лишь 5 копеек (на империале еще меньше – 3 копейки). Справедливости ради, однако же, оговорюсь – конка была транспорт внутригородской, в то время как омнибус был еще и транспорт загородный – доезжал до таких отдаленных окрестностей, как село Александровское и Полюстрово.

      Правила пользования довольно строгие: «В предупреждение несчастных случаев господа пассажиры приглашаются входить и выходить из вагона только на местах остановки или тихого хода вагонов, причем соскакивать нужно обязательно по направлению вагона».

      1883 год – замена газового освещения на электрическое. На проспекте появляются 32 электрических фонаря. Радость неописуемая – ночью здесь становится почти так же светло, как днем.

      Вместе с тем Невский проспект становится центром литературной жизни города. Чернышевский пишет: «Теперь хочу и нет идти к Беллизару… Его книжный магазин, как и все книжные магазины и публичная библиотека, недалеко от нас, версты не будет. Все книжные магазины сбиты между началом Невского и Аничковым мостом (верста, может быть) на Невском».

      Не удивительно, что многие российские поэты и писатели живут именно здесь, а если не живут, то уж бывают очень часто. И воспевают его в прозе и стихах. При этом воспевают с грустью и трагизмом – легкомысленность в литературе потихонечку приелась, жизнь – штука несправедливая, богатым хорошо, а бедным плохо, вновь поднялись цены в Гостином дворе.

      Писатель более не восхищается бурлящим ритмом Невского проспекта. Тот самый ритм он описывает нехотя и нарочито вяло. Вот, например, из Салтыкова-Щедрина: «День стоял серый, не холодный, но с легким морозцем, один из тех дней, когда Невский, около трех часов, гудит народом. Слышалось бряцание палашей, шарканье калош, постукивание палок. Пест-рая говорящая толпа наполняла тротуар солнечной стороны, сгущаясь около особенно бойких мест и постепенно редея по мере приближения к Аничкину мосту… Деловой люд не показывался или жался к стенам домов. Напротив, гулящий люд шел вольно, целыми шеренгами и партиями, заложив руки в карманы и занимая всю середину тротуара… Перед магазином эстампов остановилась целая толпа и глядела на эстамп, изображавший девицу с поднятой до колен рубашкою; внизу эстампа было подписано: „L’oiseau s’est envol“ („Улетевшая птичка“. – АМ). Из ресторана Доминика выходили полинялые личности, жертвы страсти к бильярду и к желудочной… Посередине улицы царствовала сумятица в полном смысле этого слова. Кареты, сани, дилижансы, железнодорожные вагоны – все это появлялось и исчезало, как в сонном видении. В самом разгаре суматохи, рискуя передавить пешеходов, мчались на тысячных