Многоликая проза романтического века во Франции. Т. В. Соколова
был знаком еще с какими-то документами, из которых мог почерпнуть необходимые ему сведения об Уайте и о жизни узников королевских тюрем. Вполне вероятно, что он читал «Мемуары» А.М.Латюда (1789), «Мемуары мадам Дюбарри» (вернее, псевдо-мемуары, автор Э. де Ламот-Лангон, 1829–1830) или другие сочинения подобного рода. Ж.-Л. Стейнмец находит немало хронологических соответствий в биографии реального Уайта и в злоключениях его литературного «двойника» Патрика Фиц-Уайта из романа Бореля. Участь несчастного безумного узника-ирландца, именовавшего себя “le major de l’Imensité” и неспособного уже воспользоваться полученной свободой, не могла не привлечь внимание историков и писателей. Так, спустя полвека о нем упоминает Жюль Мишле в «Истории французской революции» (1847).
Итак, ужасающая судьба заключенного Бастилии – это факт, почерпнутый писателем из реальной жизни, и такой факт неизбежно должен был превратиться в увлекательный сюжет романа, тем более что мотивы темницы, узника, тюремного заключения уже стали устойчивой традицией не только «неистовой» литературы, но и романтизма в целом[72]. Достаточно вспомнить «Шильонского узника» (1816) Байрона, «Темницу» (1821) А. де Виньи, роман-исповедь С.Пеллико «Мои темницы» (1831). После выхода в 1829 г. повести
B. Гюго «Последний день приговоренного» тема узника многократно варьируется в самых известных произведениях: в 1832 г. в романе А. де Виньи «Стелло» (эпизод об Андре Шенье), в 1839 г. – в «Пармской обители» Стендаля, в 1845 г. – в романе А. Дюма «Граф Монте-Кристо».
В 1833 г., когда Борель начинает работать над своим романом, в Париже появляются почти одновременно три перевода романа
C. Пеллико «Мои темницы», а за год до этого, в 1832 г., вышло новое (пятое) издание «Последнего дня приговоренного» с предисловием Гюго, который к этому времени уже всеми признан как самое яркое светило на романтическом небосклоне. Однако, работая над своим «тюремным» романом, Борель не подражает мэтру. Тогда как Гюго всецело сосредоточен на переживаниях человека, ожидающего казни, т. е. скорой насильственной смерти, Борель силой воображения воссоздает жизненный путь несчастного и те обстоятельства, что привели его к ужасному финалу, акцентируя в своем повествовании такие аспекты, как фатальная предопределенность человеческой судьбы, всевластие монархов с их фаворитами, зависимость индивидуальной участи от общенациональной, – и все это в соотнесенности с проблемой свободы.
Тексту романа предшествует Пролог. Это аллегорическая поэма о трех «адских всадниках», в которых воплощаются возможные варианты жизненного выбора: первый – гедоническое наслаждение земными радостями; второй – забвение страстей мира, аскетизм, погружение в религию; третий, «похожий на ужасного и сумрачного Командора», – смерть, небытие. Полем сражения «адское трио» избрало душу человека, и этим предопределены его неизбывные страдания.
Une douleur renaît pour une évanouie;
Quand’un chagrin s’éteint c’est qu’un autre est éclos;
La vie est une ronce aux pleurs épanouie.
(Едва утихнет одно страдание, как возникает
См. об этом: