Концерт Патриции Каас. Далеко от Москвы. Марк Михайлович Вевиоровский
ет речь далее.
И именно так они прожили свою жизнь.
Перед входом в залитый светом зал висел лист бумаги.
Красивым чертежным шрифтом было выведено:
«Дальше вы увидите несколько рисунков молодого художника Григория
Свиридова.
С большим трудом удалось уговорить его выставить на ваш суд
часть рисунков, которые родились здесь.
Гриша рисует то, что он видит или чувствует.
Вы можете увидеть своих знакомых или даже самих себя.
То, что вы увидите, покажется вам необычным – присмотритесь,
может быть, так оно и есть?
Я часто в рисунках сына вижу то, чего не сумел разглядеть сам.
И я горжусь своим сыном.
А. Свиридов.»
Ниже другим почерком было приписано:
«Я тоже горжусь своим Гришей.
А. Свиридова.»
Но этой выставке и всему, связанному с этой выставкой, предшествовали многие события. Поэтому я попробую начать с того места, которое мне представляется началом.
На самом деле это далеко не начало всех изложенных далее событий, но многих предшествующих событий я не знаю, а те, с которыми я знаком, кажутся мне совершенно фантастическими и неправдоподобными.
Разбиение дальнейшего повествования на отдельные части абсолютно условно, тем более что события как далеко от Москвы, так и недалеко от Москвы, тесно переплетаются.
Общее заглавие в некотором смысле символично, но об этом читатель сможет узнать далеко не сразу, а может и не узнать совсем.
ДАЛЕКО ОТ МОСКВЫ
На афише было написано «Концерт Патрисии Каас. Фильм производства студии 4У».
Еще на афише была изображена сама Патрисия Каас, но те, кто собирался на этот концерт, безошибочно узнавали Люду Бересневу. А узнавая ее, говорили «Надо бы обязательно пойти», и когда их спрашивали – «Что, вы так любите Патрисию Каас?» отвечали «А при чем здесь Патрисия Каас?», чем только добавляли интереса к фильму …
НА ПОДЛЕТЕ В САМОЛЕТЕ
Баранов знаком подозвал к себе Гришу.
– Григорий, у меня к тебе важное дело.
– Я слушаю тебя, дядя Саша.
И тон, и необычное обращение Баранова насторожили Гришу.
– Ты знаешь, у нас многое связано … с тем местом, куда мы сейчас летим…
– С городом Солнечный?
– Да, с так называемым приморским поселком Солнечный… И у меня, и у Лены…
Баранов задумался и замолчал. Гриша не рискнул напомнить ему о себе.
– Много всего хорошего … и грустного, порой очень тяжелого… Ты пойди, посиди с Леной, поговори с ней о чем-нибудь, попробуй отвлечь ее от воспоминаний… Очень тебя прошу…
– Хорошо, дядя Саша. Я пошел?
– Иди, мальчик, иди… А то мы с ней поцапались немного … поссорились из-за какой-то ерунды… да и напоминаем друг другу сейчас только о прошлом…
Гриша отправился в конец салона, где в одиночестве сидела Лена Карцева, невидящим взглядом уставившаяся в плотно закрытый шторкой иллюминатор.
– Лена, можно я с тобой посижу? – Карцева оторвалась от окошка и грустно улыбнулась Грише.
– Конечно, посиди. Устал? Мы уже скоро прилетим…
– Знаешь, я не так устал от полета, как от необходимости все время сидеть. Я бы сейчас с удовольствием побегал или даже занялся бы гимнастикой.
– Да, если ты согласен заняться гимнастикой – значит дело плохо! Пожевать не хочешь? Там финики остались – доедай.
– Не хочется, Лена. Я бы сейчас порисовал, да линию ровную не проведешь.
– А что бы ты сейчас стал рисовать? Если не секрет, конечно.
– Ой, Лена, не притворяйся! Сама знаешь, какие у меня от тебя секреты… Мне сейчас захотелось нарисовать Нику, плетущую венок.
Гриша провел рукой перед собой, как бы показывая своей соседке воображаемую картину.
– Она несколько раз просила меня, а у меня все не получалось… Сейчас бы получилось… Понимаешь, она сидит среди березок и плетет из цветов венок… И что-то напевает про себя… Ей очень хорошо и не надо ни о чем думать, и ветерок такой ласковый, и солнце не жжет через листву берез… И сидит она голенькая, как младенец, маленькая женщина и радуется … просто тому, что солнце – есть, что ветерок – есть, что цветы – есть, что она – есть…
Они помолчали.
– Наверное, это будет чудесный рисунок. Ты обязательно нарисуй его.
– Я постараюсь. И покажу тебе – получилось ли так, как мне хотелось. Радость и счастье передавать в рисунке труднее, чем горе, разочарование.
– Неужели? А у тебя есть рисунки, где горе?
– Есть, просто ты их не видела… Да и мало кто видел, папа только… Но я те рисунки тоже люблю…
– А