Из тупика. Том 2. Валентин Пикуль
Спиридонова не оказалось. Красноармейцев прогнали по шпалам мимо, и Сыромятев открыл окно.
– Эй, рыжий! – позвал он одного. – Передай товарищу Спиридонову. Башкой ответишь! Лично ему в руки! Больше никому!
Торнхилл вернулся в вагон:
– Женщины, жившие с большевиками, с разъезда ушли. Я не стал их удерживать: это дело личное. Теперь надо ждать реакции Москвы на наши действия… Может, выпьем, полковник?
Они выпили.
– В ближайшие дни, – ответил Сыромятев, разворачивая на коленях у себя газету с бутербродами, – все неясное определится. Или – или! Как вы думаете?
– Налейте еще, – попросил Торнхилл. – Я отвратительно чувствую себя в этих краях. Вот уже третий месяц не могу заснуть. Просыпаюсь среди ночи – прямо в глаза лупит солнце. Да еще какое солнце! Когда будет тьма?
– Скоро, – ответил Сыромятев. – Прошу, полковник.
– Благодарю, полковник.
И они – чокнулись.
Был уже поздний час, но в британском консульстве лампы не зажигали. Уилки сидел у себя на постели, пил виски и заводил граммофон с русскими пластинками. Особенно ему нравился Юрий Морфесси, – пластинка кружилась, и лицо красавца Морфесси, изображенное на этикетке, расплывалось, как в карусели.
Вернись, я все прощу – упреки, подозренья.
Мучительную боль невыплаканных слез,
Укор речей твоих, безумные мученья,
Позор и стыд твоих угроз…
Дверь тихо отворилась, и вошел бледный Юрьев. Остался на пороге, не вынимая рук из карманов, и по тому, как обвисли полы его короткого пальто, Уилки определил: «В левом – браунинг, в правом – кольт».
– Погоди, – сказал ему Уилки. – Очень хорошая песня.
Мы так недавно, так нелепо разошлись.
Но я был твой, а ты была моею.
О, дай мне снова жизнь —
вернись!
Пластинка, шипя, запрыгала по кругу. Уилки снял мембрану.
Налил себе виски, взбудоражив спиртное газом из сифона.
– А хорошо поет, верно? – спросил равнодушно.
– Мне нужно видеть консула Холла, – мрачно ответил Юрьев.
– Консул спит. Зачем тебе?
Юрьев шагнул на середину комнаты:
– Звегинцеву – дали? Басалаго – дали? А мне – кукиш?
Уилки ответил ему – совсем о другом:
– Мы очень много пьем здесь. Хорошо ли это, Юрьев?
Юрьев молчал.
– Я думаю, – продолжал Уилки, – что это, наверное, очень плохо… Кстати, ты хочешь выпить?
– Дай!
Уилки налил ему чистого виски, и Юрьев жадно выхлебал.
Широко взмахнув рукавом, вытер рот и заговорил:
– Ленин по всей стране объявил о том, что я поставлен вне закона. Завтра «Известия» уже разойдутся по всей России. А знаешь ли ты, Уилки, что значит быть «вне закона»? Это значит, что любой человек может убить меня, как собаку… Дайте же и мне охрану! – потребовал Юрьев.
Уилки закрыл глаза. Ему ли не знать, что это такое. Когда его последний раз объявили вне закона? Кажется,