Россия в плену эпохи. Анатолий Викторов
сложившейся ситуации большевики становились опытными авантюристами. Им нечего было терять, кроме собственной власти. Эти экстремисты понимали, что черты бессмысленного и беспощадного бунтарства могут пойти на убыль. После революционного выплеска народ тяготел к уединению в деревнях как в обителях устойчивого быта. И то и другое говорило о равнодушии русского мужика к цивилизации, политике и разуму, а притязания – лишь о привычке к своему безбедному существованию. Такое можно назвать отшельничеством нации.
Её меньшая часть – городская молодёжь, всегда ждущая перемен – в значительном своём числе приняла революционное отвержение старого как начало решительной перестройки общества. Они были далеки до понимания того, что революционное развитие может вести к фашистской природе подобного увлечения. О термине «фашизм» тогда ещё не знали. Мы имеем право считать, что Ленин явился его основателем. Согласно исследованиям историка Д. Штурман, в 1921 г. на встрече с итальянскими коммуниста ми Ленин стремился повернуть их политику к идеям Муссолини. Несомненно, он одобрил бы диктатуру и Гитлера, если бы дожил до неё. Убеждённость такого рода стала более понятной в декабре 1922 года, когда Ленин подписал договор о дружбе и сотрудничестве с Муссолини после переговоров в Рапалло, и тем самым утвердил новый политический почерк, получивший название «фашизм». Ленин стремился показать гуманно настроенным коммунистам, что он расходится с ними только в тактике, но не в стратегии. Под общей с ними программой он имел в виду совершенно другое политическое содержание.
Политолог В. Абаринов уже в наши дни приводит слова большевика Карла Радека, сказанные им позднее о нацистской молодежи в Германии: «На их лицах мы замечаем ту же преданность и такой же подъём, какие когда-то освещали лица молодых командиров Красной Армии» (по У. Ширер). С такой страной, не говоря уже о развитии её режима до силового беспредела, нельзя было иметь никаких доверительных отношений и внутри, и вне её. Несовместимые с правовой демократией, её действия должны были стать заметными как глобальная угроза и подвергнуться вмешательству со стороны демократических стран. Такое было сделано крайне нерешительно и проявилось в полной мере только двадцать лет спустя.
Для установления нового типа русского человека были и психологические основания. Один из наблюдателей замечает: «С одной стороны, у великоросса имеется много положительных, трогательных черт характера, за счет которых он располагает к себе. С другой стороны, часты проявления жестокости и бессовестности, так что невозможно понять, как столь разные черты характера уживаются в одном индивидууме. В русском характере мы находим контраст между меланхолией, чисто славянским благодушием и жестокими кровожадными инстинктами азиатских кочевников» (А. Широпаев). Можно дополнить: русская натура склонна к патологическим сдвигам психики.
Большевики быстро приоткрыли своё истинное лицо.