«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники. Владимир Костицын
к Rabaud в его лабораторию, и мы старались даже определить дату появления немцев в Париже. «Что же, может быть, придется пожать руку Гитлеру?» – говаривал Rabaud. «Ну уж нет, – отвечал я, – придется вести партизанскую войну». – «Для этого мы, французы, не годимся, – возражал Rabaud, – nous aimons trop nos aises[492]». – «Об этом придется забыть», – отвечал я, и мы расставались.
Многие события конца мая напоминали роман Pierre Dominique, кажется, «В дни кометы».[493] Торжественное молебствие святой Женевьеве на Parvis de Notre Dame[494] с участием Daladier и других министров, атеистов и антиклерикалов, показывало, что, действительно, сопротивление кончено, хребет перебит и настали последние времена.
Но публика все-таки была настроена легкомысленно. Исчезали некоторые линии автобусов, и публика радовалась: повторение истории с парижскими такси, только на этот раз с автобусами, – вот увидите, будет победа. Наконец, исчезла и последняя линия – наш 91-й [маршрут].
Производились панические полицейские операции. И к нам вечером, часов в одиннадцать, ввалилась полиция – искать оружие и подозрительных лиц. Наш square[495] был наполнен фургонами, а фургоны – подозрительными иностранцами. Нас спасло сорбоннское удостоверение о моей работе на национальную оборону.[496]
В воскресенье 2 июня мы отправились на Foire de Paris[497] у Porte de Versailles[498] и там купили переносные табуретки для сидения в подвале во время воздушных тревог. Как раз за час до нашего прибытия на выставку имела место воздушная тревога, и немецкие авионы сбросили на выставочную территорию афишки такого содержания: «Парижане, пользуйтесь последним спокойным воскресеньем, которое вам осталось. Скоро мы будем у вас».
Применить эти табуретки нам пришлось на следующий же день – в понедельник 3 июня. Это был день, который ничем как будто не отличался от всех других, и, однако, именно он переломил что-то в общественных настроениях. Короткая тревога после полудня прошла, как и все прежние: быстрый спуск с вещами в убежище; там – обычная публика и обычные разговоры и обычные звуки, потому что в подвале не различишь пушек D.С.А.[499] от закапризничавшего мотора. Однако, выйдя на улицу, я сразу понял – что-то произошло: головы у прохожих как-то иначе поставлены и тон иной.
Оказывается, было сброшено довольно много бомб, и жертв много – военных и гражданских. Один из курьезов – прерванный завтрак в министерстве авиации: посол Соединенных Штатов Буллит завтракал у министра авиации Laurent Eynac, каковой несомненно являлся военной мишенью; немецкая бомба нарушила tête-à-tête,[500] проскочив через потолок и пол вниз, не причинив вреда, но доставив высоким гастрономам[501] несколько минут серьезного волнения с желудочно-кишечными неприятностями.
Газеты – полны рассказов об эвакуации Dunkerque,[502] а из Парижа бегут, пока на шикарных автомобилях. Остающиеся смотрят, и, конечно, их пешеходная эвакуация тоже скоро начнется. В среду 5 июня – последний акт в эвакуации Dunkerque,
«Мы слишком любим комфорт» (
Неточность: роман «In the Days of the Comet» (L., 1906) написал Г. Уэллс (на фр.:
Паперть собора Парижской богоматери (
Сквер (
Запись от 20 июля 1950 г. – Тетрадь IV. С. 79–86.
Ежегодная торговая выставка-ярмарка (
Порт де Версаль – станция парижского метро.
Аббревиатура от Défense Contre Avions (
беседу с глазу на глаз (
От gastronome (
С 27 мая по 4 июня 1940 г. блокированные немцами в районе Дюнкерка на берегу Ла-Манша британские, французские и остатки бельгийских войск общей численностью в 338 тыс. человек были эвакуированы на Британские острова.