«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники. Владимир Костицын
результаты которой видны теперь. Достаточно сказать, что академики Лаврентьев, Келдыш, Колмогоров, Петровский и очень много профессоров вузов являются питомцами этого института. Это будущее провидели мы тогда, в 1921 году, расхаживая по Москве по бесчисленным заседаниям, составляя докладные записки, настаивая, убеждая, наблюдая, чтобы сократительные операции не повредили нашим детищам.
После поездки в Петроград на юбилей великого математика П. Л. Чебышева я провел лето в Кучине, где происходило переформирование Аэродинамического института в Геофизический. В самом деле, для выполнения аэродинамических исследований оборудование института не годилось, особенно в сравнении с колоссальным ЦАГИ, но его можно было использовать для выполнения метеорологических исследований, изучения аппаратуры и т. д. Кроме того, в институте уже возникли новые отделения – магнитное, сейсмическое, ветряковое (совместно с ЦАГИ), гидродинамическое; предвиделось изучение атмосферного электричества. Было совершенно естественно перестроить всю работу института в новых направлениях.
При возобновлении занятий в университете проф. Стратонов и я были переизбраны соответственно деканом и помощником декана. Для факультета сразу же обнаружилась невозможность продолжать работу нормальным образом. Все обращения к Наркомпросу оказывались бесполезными. М. Н. Покровский иронически отвечал: «Да, конечно, мы очень обидели профессуру», – как будто дело было в обидах профессуры.
К Анатолию Васильевичу Луначарскому было невозможно попасть. Я помню, как с директором Пулковской обсерватории А. А. Ивановым мы, по срочному делу, три часа ждали приема у А. В. Луначарского, и перед нами был немедленно впущен только что пришедший чтец-декламатор Сережников, который должен был исполнить перед Анатолием Васильевичем его поэмы, а после Сережникова Луначарский немедленно уехал. Между тем А. А. Иванов приехал специально из Петрограда, чтобы разрешить несколько важных дел, где именно нужен был нарком, а не его заместитель.[205]
Нам могли сказать (и говорили), что страна в тяжелом положении, что голод на Волге – колоссальное бедствие, требующее колоссальных усилий; это было верно, но ведь нашего мнения никогда по этим вопросам не спрашивали, и нас к работе в этом направлении никогда не призывали и не допускали; у нас был свой участок работы, где положение было катастрофическое. Мы должны были кричать, и мы кричали. К нашему крику никто не отнесся со вниманием, и в Совнаркоме при мне и других представителях профессуры Луначарский оправдывался тем, что, зная тяжелое положение государства, он не рисковал поднимать вопрос о вузах. На это он получил правильный ответ: «Ваше дело было представить нам все ваши нужды, как они есть, не урезая их, а наше дело в Совнаркоме было бы урезать, если необходимо». Эта была правильная государственная точка зрения, то, чего не хватало тогдашнему Наркомпросу.[206]
В России
(1918–1921)
Мой
Ср. со стенограммой выступления В. А. Костицына на встрече профессоров 1-го МГУ с зампредседателя Совнаркома А. Д. Цюрупой 4 февраля 1922 г.: «Организуется сейчас научная экспедиция для наблюдения солнечного затмения в Австралии. И вот я и директор Пулковской обсерватории Иванов должны были [войти] в обсуждение этого вопроса с Анатолием Васильевичем. Мы его ловили в Наркомпросе и не были приняты, несмотря на то, что директор Пулковской обсерватории и я, мы достаточно известны. Секретарь нас не принял. Затем мы пытались попасть в Кремль – это нам не удалось. Пошли на лекцию Анатолия Васильевича, с удовольствием прослушали ее, послали ему записку, но опять-таки никакого ответа не последовало. И я до сих пор не знаю – получил ли он наши записки или нет. Если люди с таким громким именем, как Иванов, и я, все же достаточно известный, так и не могли добиться личного свидания и разговора с Анатолием Васильевичем, то тем более в трудном положении оказываются другие» (ГАРФ. Ф. Р – 130. Оп. 6. Д. 871. Л. 18).
На этом автобиография обрывается.