С собой и без себя. Практика экзистенциально-аналитической психотерапии. Сборник статей
внесение фактического – стало возможным потому, что фрау Майер смогла слегка открыться для своей жизненной действительности и установить с ней отношения. Обнаружив в качестве первичной эмоции печаль, я пытался теперь найти утраченные, спрятанные, но все еще «живые» ценности. Это была фаза, во время которой мы целенаправленно затрагивали процессы отчуждения, интуитивно нащупывая ценное. Теперь следовало сделать темой работы защитные механизмы, обратившись к ее страху, о котором можно было сказать, что она с ним жила, но не переживала его по-настоящему. Ей было тяжело с ее страхом, потому что из-за своего дефекта она плохо могла контролировать себя, внутренние и внешние условия. Поэтому она сразу прибегала к крайним мерам, например, боролась против страха, вместо того чтобы его понять, тем самым только усиливая его. Она оборонялась против страха, либо замыкаясь в себе, отступая внутрь себя, либо компенсируясь через агрессию, и это давало ей временную разгрузку, но страх продолжал расти.
Я начал работу со страхом с того, что обратил внимание на привычку фрау Майер прятать лицо. Здесь у страха было какое-то содержание, и через него появлялся доступ к спрятанным или утраченным ценностям…
То, что фрау Майер прятала свое лицо, многое говорило об утраченном и о том, что защищалось. Симптом может немало рассказать о личности. Мы установили отношения с симптомом: «Вы понимаете, почему вы вынуждены прятать лицо?» Ответ: «Я не могу выносить, если кто-то видит, как я плачу». Да, она часто видела себя в зеркале плачущей и сама не могла видеть себя такой. Взглянув на себя, она каждый раз снова оказывалась в водовороте чувств. «Я не могу выносить, если кто-то видит, как я плачу». Что я должен был по этому поводу сказать? Успокаивать, лживо в чем-то уверять?.. Я не мог изменить это обезображенное лицо и не мог представить, что сам смог бы так жить. Она спросила меня, как бы я отнесся к тому, чтобы поменяться с ней? Хотел бы я иметь ее лицо? Я догадывался, что она имела в виду: мог бы я с этим жить? Вопрос глубоко задел меня, и я беспомощно замолчал. Я знал, что должен ответить на ее вопрос, хотя бы исходя из правил психотерапевтических сессий. Я только спросил: как она думает, мог бы я жить с ее лицом? Теперь мы оба молчали. Она прошептала: «Это так тяжело…» Что так тяжело? Потерять свое лицо? Мы говорили о том, что утрачивается в связи с утратой лица.
Вдруг она попросила меня: «Опишите, какое у меня лицо?» Этот вопрос мне не понравился, он содержал в себе что-то объективирующее, то, чего я не хотел поддерживать. Я спросил ее, не могли бы мы оба сесть перед зеркалом и рассказать друг другу о том, что мы видим. Она смотрела на себя и рассказывала мне, от какой операции остался шрам, почему один глаз кривой… Так или похожим образом проходили многие беседы, во время которых мы пытались внести фактическое. Мы занимались фактическим не непосредственно, а обходным путем и рассматривали дефект за дефектом. Вместе со мной и параллельно с моими стараниями она могла более полно воспринимать себя, подробно и внимательно рассматривать: