Девушка из Англии. Кэтрин Уэбб
Джоан и только во время наступившей паузы осознала, что ее слова могут быть истолкованы как упрек, высказывать который она вовсе не собиралась. Или думала, что не собиралась. Рори потянулся вперед за своей чашкой, хотя уже допил чай, а Джоан молча сидела, парализованная нерешительностью, не зная, должна ли она его ободрить, или ей лучше не заострять внимания на вырвавшихся словах. В конце концов Рори вздохнул и встал.
– Ну, раньше ляжешь, раньше наступит завтра. Это как с Рождеством, – заметил он, снова улыбаясь, и только на самом дне его глаз еще оставалась затаенная обида.
С чувством облегчения Джоан тоже поднялась. Мечты об Аравии еще не утратили своего блеска, еще не успели потускнеть, и воплощение их было так близко, стоило лишь протянуть руку. Она чувствовала близость брата. Он был жив и здоров, и она позволила себе порадоваться этому, хотя ее по-прежнему снедало беспокойство. Тем более ей необходимо было кое-что спросить у Даниэля, хоть она этого и страшилась.
Линдхерст, Гемпшир, 1890 год
Чего Мод действительно не могла выносить, так это мерного, гулкого тиканья часов. Девочка забиралась в самые дальние уголки Марш-Хауса – начиная со сводчатых винных погребов до каморок под самой крышей, где жили слуги, – но он преследовал ее и там. Это напоминание о времени, которое может ускоряться и становиться зловеще-тягучим и медленным, прерывало ее игры и фантазии свербящим напоминанием о фортепианных гаммах и бесконечных уроках математики. Так было и в тот день. Тиканье делало тяжелым сам воздух. От него все зудело, словно от комариных укусов, которые никак не пройдут. Время от времени она сердито дергала одежду там, где та врезалась в подмышки и тянула в области плеч. Наступил июнь, но на улице понурое серое небо истекало дождем. Дождь не прекращался с самого завтрака. Окна были закрыты, так что запахи тостов и копченой рыбы задерживались на лестнице и в зале. Все было хмурым и тихим. Мод не велели выходить на улицу, даже играть в оранжереях или кататься на пони. То и дело она слышала в мокрых кустах сирени трескучие крики дрозда, пытающегося внести в происходящее хоть одну радостную ноту, но это, казалось, только делало тишину внутри дома еще более удручающей.
Отец уехал в Лондон. По каким-то важным делам в Министерстве иностранных дел – Мод не знала, каким именно. А мать сидела в гостиной и вышивала по шелку. Мод полагала, что должны быть дни, когда мать не вышивает, но не могла припомнить, когда это было в последний раз. Важность новостей, значительность того или иного гостя, тяжесть провинностей ребенка – все это измерялось тем, отложит ради этого Антуанетта Викери свои иглы и пяльцы или нет. Глаза Антуанетты были так часто устремлены на рукоделие, что их прямой взгляд казался чем-то поразительным. Эти глаза тревожили Мод: ей хотелось одновременно как следует рассмотреть их и спрятаться от них. Они были похожи на отполированные самоцветы или на что-то блеснувшее на дне каменистого водоема. Они казались красивыми, но странными. Их взгляд всегда был