Избранное. Виктор Голявкин
с ума сходил, а тут невообразимо! Всю эту груду, говорят, собираются переплавить. Да мне бы чуточку, совсем немного, старенького оружия, пока его не переплавили. Выберу себе кое-что, а там, пожалуйста, переплавляйте. Мои автоматики, пистолетики, карабинчики, винтовочки, я вас в порядок приведу, исправлю. Достану себе оружие, пусть только немцы сунутся! Лягу у порога с автоматом, пусть только появятся! Шквальный огонь по фашистам, смерть немецким оккупантам, не войдут они в нашу квартиру! «Внуки Суворова, дети Чапаева, бьемся мы здорово, колем отчаянно!» – отличный плакат висит на стене с отличными словами! Отчаянно буду палить без передышки по врагу, идет священная война! Разгромим и уничтожим вражеское отродье! Наше дело правое, враг будет разбит!
Лежу и дрожу в своей постели от нетерпения оружие достать, будто у меня лихорадка или что-то вроде. В школу утром не пойду, какая может быть школа! В нашем школьном музее один автомат ржавый да три лимонки старые без всяких запалов. Пулеметная лента да каски. Для школьного музея постараюсь, неужели непонятно? С музеем поделюсь, не жалко. Еще мне спасибо скажут. Вполне можно в школу не явиться ради того, чтобы музей обогатить. Встречусь утром с Вовкой – и туда! С ума я схожу по трофейному оружию. Рвется враг к нашему городу, нельзя быть человеку без оружия, будет у меня свой автоматик-пистолетик-пулеметик!
Утром мама уходила на работу, старалась не шуметь. Убрала затемнение, и я зажмурился от света. Я давно не спал. Захлопнулась за мамой дверь, а глаза у меня сами закрылись. Жуть захотелось спать. Но я встал, открыл входную дверь, чтоб Вовка мог войти, и завалился. Мне снился сон, будто я охраняю склад оружия, а тут фашисты налетели. Такая заварушка началась! Отбиваю атаку за атакой, оружия у меня полно, подходите, гады, будет вам за все! Фашисты наседают, я держусь, на подмогу мне спешит отец с Золотой Звездой, трое братьев – отважный экипаж на своем танке… В это время меня Вова разбудил. Я сначала его за фашиста принял. Потом увидел у него портфель и спрашиваю, зачем же он с портфелем явился, если мы на свалку собираемся, а не в школу. «Как же я, – говорит, – без портфеля из дома выйду, соображаешь?» В общем, я спросонья не сообразил.
Стал одеваться, а Боба мне какой-то листок сует. Что это? А он, оказывается, свастику начирикал, пока я спал, и мне протягивает. С плаката срисовал.
– Да ты что, – говорю, – спятил, такие вещи рисовать? Ты знаешь, что это такое? Омерзительная, ненавистная зараза! Фашистский знак! Только предатели рисуют вражеские знаки! За это знаешь, что нужно сделать?
Он задумался и говорит:
– Чего?
– За это, – говорю, – не знаю, что можно сделать!
Поддали ему, чтобы знал.
Кое-как его одели с Вовкой. Каждое утро его одевать одно мученье. Там нас оружие ждет, а он тут безобразничает.
…Сразу же за станцией я увидел мальчишек и ахнул. Они носились с криками и воплями, играли в войну, но не это меня поразило. В руках у них были настоящие немецкие трофейные пистолеты-пулеметы!
– Самое лучшее, наверное, растаскали, – сказал я, волнуясь, – какие у них автоматики, ты видишь?! Да где же здесь свалка?
Вовка