Страх (сборник). Роман Канушкин
жизнь его превратилась в кошмар, а принять на себя грех еще одной смерти – последней, своей собственной, старик уже не мог: он был христианином и стал теперь истинно верующим.
Вот такую историю рассказал Вано, и тогда на коленях Абдуллы проснулась полуголая красавица, прозванная за вьющиеся волосы и любовь к сладким винам и ко всему сладкому Полинезией.
– Бедный старик, как жаль его, – сказала Полина-Полинезия и нежно погладила Абдуллу по колючему подбородку. Но Абдулла смотрел куда-то в сторону прудов, а потом вдруг сказал, что это – карма, универсальный космический закон воздания, и все мы под ним ходим, и жалость – это не совсем то, что помогло бы старику.
– Значит, такая у него карма… Ему приходится отвечать за вину его предков. Тут уж ничего не поделаешь, – сказал Абдулла.
– Но ведь он покаялся, – Ксения чувствовала, как начинаются боли и шум в голове.
– Может быть, недостаточно глубоко, чтоб очиститься. А может, темного у него было слишком много, – сказал Старик Прокопыч. – А ты спроси Абдуллу. Он убежден, что на нас так или иначе влияет карма наших отцов. Мы несем их вину и отвечаем за содеянное ими.
– Особенно за этим столиком, – ухмыляясь сказал Василий.
– Да, и за этим столиком тоже. И везде, и у тебя на работе, и в Тамбове, и в Чикаго, и в тюрьме. И даже на Домбае, куда вы с Ксюшей ездите… Весь этот кошмар вокруг и есть то самое наказание за содеянное преступление… И дело не только в России, хотя здесь это проявилось наиболее отвратительно. Всем этим буржуазным козлам тоже пришлось испытать тотальный страх. Бери больше! Ответственность несет вся христианская культура за то, что не смогла сберечь свои ценности и противостоять нашествию разрушительных идей.
– Прокопыч, как излагает! Дай слова списать, – сказал Вано.
– И сколько еще нести ту вину? – спросил Василий, все еще улыбаясь.
– Как и было сказано – семь поколений.
И тогда Ксения и услышала над Патриаршими прудами, красными от обезумевшего солнца, одинокий волчий вой.
– Ксюх, ты чего это такая бледная? – спросил Вано. – Слушай ты Прокопыча больше, ему бы эсхатологию преподавать.
Ксения спала, и ей снился сад и дом, в котором она росла. Ни того сада, ни деревянного дома уже давно не было, но в этом сне они были. Сад был большой, и в его углу росла кривая черемуха. Она начинала цвести первой, и тогда весь сад наполнялся сладковатым дурманом, затем цвела вишня, и ее мать говорила, что это очень красиво. А Ксения не понимала, что здесь красивого. Просто цветет вишня, и как может быть по-другому?
В этом саду всегда было очень много солнца, и зимы она там не помнит. Может, там и не было зимы? Конечно, не было. Зимой она жила у деда с бабкой, в самом центре Москвы, на улице, состоящей всего из нескольких домов – черных исполинов. Но это не в счет, потому что есть еще сад. И – странное дело! – Ксения видит себя в этом саду уже взрослой, а вот мать ее совсем молодая, ей столько же лет, сколько