Горбовский. Марина Алексеевна Зенина
подхожу к дому.
– Хорошо, родная, позвони, когда сочтешь нужным.
– Позвоню, – пообещала Марина, замедляя шаг.
– Люблю тебя, девочка моя. Миритесь с Лёней – это самое главное.
– Знаю. И я тебя.
Марина сбросила и спрятала сотовый в карман. В нерешительности постояла у входа во внутренний дворик, переминаясь с ноги на ногу и периодически сжимая кулаки. Затем шагнула внутрь и направилась к детской площадке. Там, под цветущим розовым деревцем японской вишни, стояли новенькие ярко-зеленая качели. Марина села на них, подхватила ноги и стала легонько качаться, глядя перед собой и силясь очистить голову от ненужных мыслей. Ветерок приносил дурманящий запах сирени.
Через полчаса из подъезда вышел отец. Должно быть, он увидел дочь с балкона, пока курил, и теперь спустился (так и планировала Марина). Он медленным шагом подошел к девушке и встал напротив. Во всей его фигуре, рослой и крепкой, сейчас ощущалась приглушенная вина и скрытая неуверенность. Он прокашлялся, намекая на свое появление. Но Марина не подняла глаз. Она глубоко ушла в себя, и внутри нее сейчас происходили глобальные по масштабам процессы, в ней развертывались и угасали целые морально-философские вселенные, сияющие мириадами звезд и планет. Марина не видела ничего перед собой, поглощенная созерцанием этого действа, пока отец не вытащил ее из бессознательного космоса:
– Чего это ты тут сидишь, домой не заходишь?.. – спросил он странным, не своим голосом.
В этой интонации ощущалась готовность со всем смирением принять обжигающий, обвиняющий, карающий взгляд дочери, которого он, несомненно, заслуживал; и узнать в нем взгляд женщины, которая ушла от него, оставив ребенка, но все еще была любима, и ужаснуться этому дьявольскому сходству, и обрадоваться ему. Точно так же, как Леонид Спицын обожал и презирал бросившую его жену, он любил и ненавидел свою дочь, похожую на мать и внешне, и характером, хотя матери даже не помнившую.
Одним своим существом дочь напоминала отцу о той сердечной трагедии, которую ему пришлось пережить, и он бросался из крайности в крайность, проецируя на Марину свое противоречивое отношение к бывшей жене. Он был готов презирать беглянку, срываясь на дочери по мелочам, и в то же время готов был простить ее, если она вернется – в этом настроении он обычно шел мириться.
Любимая женщина покинула его, но не полностью – она оставила большую часть себя в их общем ребенке. Это было щедро, но недостаточно. Марина не помнила мать, а поэтому даже не догадывалась о том, что невольно напоминает ее почти каждым своим движением или взглядом, иначе поведение отца стало бы более понятно, и было бы легче принять все обидные слова, которые он в исступленном гневе бросал дочери в лицо, как огненные комки.
… Марина очнулась от думы и подняла испуганные глаза на отца. Он понял, что дочь не собирается его обвинять, что она уже простила его, и у него защипало в носу. Марина протянула ему слабую руку, Леонид взял ее, и их пальцы сплелись с вновь возникшей родственной нежностью. Не нужно было слов – все разногласия между ними уже остались далеко позади. Отец присел рядом с дочерью и обнял ее за плечи.
– Папа,