Леопард. Новеллы (сборник). Джузеппе Томази ди Лампедуза
Слишком доступно это молодое тело, слишком бесстыдно оно в своей покорности. А сам-то он кто? Свинья, вот кто. Ему вспомнилось вдруг стихотворение, которое он случайно прочел в одной парижской книжной лавке, листая томик какого-то поэта, он уже и не помнил какого, одного из тех, что плодит каждую неделю Франция и каждую неделю забывает. Перед глазами всплыла стопка нераспроданных экземпляров ядовито-желтого цвета, страница, четная, это он запомнил, странные заключительные строчки:
Seigneur, donnez-moi la force et le courage
de regarder mon coeur et mon corps sans dégoût![57]
И пока озабоченный падре Пирроне говорил про каких-то Ла Фарину[58] и Криспи[59], князище, находясь между блаженством и муками совести, уснул, убаюканный рысью гнедых, чьи плотные крупы лоснились в свете каретного фонаря. Проснулся он уже у поворота к вилле Фальконери. «И этот хорош! Раздувает огонь, который его же и пожрет!»
Когда князь вошел в спальню, вид Стеллы, с аккуратно забранными под чепец волосами, посапывающей во сне на высокой медной супружеской кровати, растрогал его до глубины души: «Семерых детей мне подарила и принадлежала мне одному». В комнате стоял запах валерьянки, напоминая о недавнем истерическом припадке. «Бедная ты моя, бедная», – пожалел он жену, взбираясь на постель. Время шло, а он никак не мог уснуть. Господь своей всемогущей дланью смешал в одном бушующем костре пламенные объятия Марианнины, обжигающие строки безвестного поэта и зловещие огни в горах.
А перед рассветом княгине представилась возможность осенить себя крестным знамением.
На следующее утро князь проснулся отдохнувшим и свежим. Выпив кофе, он брился в красном с черными цветами халате у зеркала. Бендико лежал, положив тяжелую голову ему на ногу. Брея правую щеку, князь увидел в зеркале позади себя еще одно, молодое лицо с выражением насмешливой почтительности. Не оборачиваясь и не прерывая бритья, князь спросил:
– И чем ты занимался прошлой ночью, Танкреди?
– Доброе утро, дядя. Чем занимался? Да ничем особенным не занимался, был с друзьями. Святое дело. Не то что некоторые мои знакомые, которые развлекались в Палермо.
Все внимание князя было поглощено неудобным местом под нижней губой. В голосе Танкреди, в его манере произносить слова немного в нос чувствовалось столько молодого задора, что сердиться на него было просто невозможно. Но выразить удивление князь все же себе позволил. Он обернулся и, держа полотенце у подбородка, посмотрел на племянника. Тот стоял перед ним в охотничьем костюме: обтягивающая куртка, высокие сапоги.
– И кто же, позволь полюбопытствовать, эти знакомые?
– Ты, дядище, ты. Я своими собственными глазами тебя видел на заставе у виллы Айрольди, когда ты разговаривал с сержантом. Хорошенькое дело! Это в твоем-то возрасте, да еще и в компании с его преподобием. Старый сладострастник!
На князя из-под прищуренных век смотрели смеющиеся темно-голубые глаза – глаза покойной сестры, матери Танкреди, его собственные глаза. Мальчишка совсем распустился,
Заключительные строки стихотворения Бодлера «Путешествие на остров Цитера» («Цветы зла», CXXVI) (перевод Эллиса): «О, дай мне власть, Господь, без дрожи отвращенья / И душу бедную, и тело созерцать!»