Симеон Сенатский. Роман второй. Николай Rostov
снег. Глянет в третий раз – а там грозное царское слово! В Сибирь, а то и на эшафот, – и под гильотину русскую, т. е. под насмешливое наше русское слово!
Стенограмма лекции Дмитрия Менделеева, прочитанной им, нашим великим химиком, в декабре 1905 году студентам Московского университета.
…Матеря воздухоплаванье, граф Ростопчин не заметил, как туча нашла на солнце – и в его кабинете появился сам Аракчеев.
Одно из его имений, если вам неизвестно, было у него в Тверской губернии – вот из него он и нагрянул в Москву – и сразу к Ростопчину в серый сумрак его кабинета. И в этом сером сумраке он и положил на стол московского генерал-губернатора бумагу следующего содержания:
Повелеваю беспрекословно выполнять все распоряжения генерал-фельдцехмейстера барона Аракчеева, касающиеся Дела о двадцати пяти фельдъегерях, как если бы все распоряжения я отдавал бы Сам.
Павел
Ростопчин бумагу эту внимательно изучил на предмет даты, т. е. чья императорская бумага моложе: его или Аракчеева?
Выходило, что его бумага была моложе – и поэтому главнее4. И он сказал Аракчееву, носившему высшее военное звание в нашей русской артиллерии:
– Моя бумага моложе – и потому… – Хотел сказать: пошел вон, – но сделал паузу, чтобы с большим эффектом это «вон» прозвучало, потому что государево слово не просто – «вон», а – «гони его в шею вон»! И он достал свою бумагу, т. е. бумагу, которую он от государя получил.
Я все думал, как бы мне эту бумагу поэффектней воспроизвести?
Чистым книжным листом?
Читатель не поймет: подумает, что типографский брак. И поэтому скажу просто. Три минуты вертел Ростопчин этот чистый лист императорской бумаги.
С обеих сторон он был девственно чист. А на просвет – еще страшнее.
От твердого нажима императорского пера остался только след, будто это санный след, запорошенный снегом!
Как его в своей апоплексии обер-полицмейстер московский разглядел – и воскрес?
Непостижимо!
Тут, наверное, без Высших Сил Небесных не обошлось.
А помазанник Божий, государь император Павел Петрович, как какой-нибудь последний карточный шулер, передернул бумагу, время или еще что передернул!
А может, и не он передернул, а кто-то другой? Ведь это его, словно бы карту какую, передернули!
Не знаю, что думал по этому поводу Ростопчин. Не матерное же свое – воздухоплаватель!
А что? Все очень может быть, когда такое на просвет прочтешь.
Туча сползла с солнца. И ворвался в кабинет солнечный свет!
След от гусиного пера государя почернел, протаял – как санный след весной протаивает от мартовского солнца.
Дошли до меня сведенья, граф, что вы мумию самозванца вашего Порфирия Тушина за мумию
Вот что в его бумаге было написано: