Футбол в зрелом возрасте. Леонид Могилев
денег не берет.
– Кто это?
– Стефанов. Судья. Его за то и вышибли из судейства. Не кривой, а забавный. Чувствую, он и тут отсудился.
Как бы то ни было, а вратарь обреченно вытащил и пенальти. Пробито было по середине рамки и чуть-чуть левее, на уровне головы. Нужно было правильно руку бросить влево и еще пол шага сделать. Мяч даже планку задел и медленно как-то перевалил за ворота. Стадион замер. За кромкой поля оказывали помощь кому-то из летчиков, и – о ужас – парень не встал в строй. Более того, он заковылял к ангару. Не хотел досматривать ужастик. ВВС остался вдевятером, а ко мне шел не кто иной, как Иван Сергеевич Кайкин, в промокшей насквозь футболке, с разбитой губой.
– Что, Иван?
– Вы бы не могли на поле выйти?
– То есть как?
– Вы в заявке?
– Я много в каких заявках.
– Стефан игру остановит.
– Можно и всемером играть. По правилам.
– Все-то вы знаете. Еще могут быть потери. Некогда. Потом расскажу. Вы просто отбивайте – и все. Стойте между серединой и защитой. Играли когда?
– Это я-то?
Я собрался просто покинуть трибуну и уйти куда-нибудь. Винца выпить еще и попробовать покинуть населенный пункт, пока не понимая, как. А потом нужно было возвращаться в город над быстрой Невой. И все бы так и было, если бы ко мне снова не стала приближаться граница Ада. Хранительница очага…
Павел Воронин. Утро в аду
Вся галиматья, которая имела место в Аду, происходила как бы с каким-то другим мной. То есть с тем, кем я был понарошку, и вспоминал я потом этот эпизод как какой-то видеосюжет и болезненное порождение утомленного мозга. Смотрел на самого себя с удобного зрительского места, соболезновал, недоумевал, но не содрогался, хотя накатывало временами омерзение. Этот тот кувыркался там за рамой, и хотелось добраться до него. Но так как через амальгаму без ее повреждения сделать это затруднительно, он оставил сочувственные планы. А как не сочувствовать? Крикнешь, а он не услышит, мигнешь фонариком, а ему покажется пятнышко в глазах гипертоническое. А было примерно так…
…Лавка, на которой он очнулся, но еще не пришел в себя окончательно, не имела ничего общего с вожделенным диваном, который вчера был той желанной целью, к которой так стремился, преодолевая все препятствия и препоны, ибо просыпаться после гульбы длиною в неделю нужно только дома. Проснуться где-то в половине пятого, на кухню протопать, отвернуть пробку на «Новотерской», два больших глотка, поперхнуться, потом еще попить немного. Сесть на табуреточку и посидеть так, решая, делать чай или нет, постараться ли поправить здоровье. Если перетерпеть часок, не глотать водку, не покрывать кусочком чего-то лежащего с краю на блюдце, то все можно выправить. Можно, конечно, и по другому варианту. Стаканчик холодного сухого, и пару сосисок сварить, или даже три. А под них – грамм семьдесят вискаря. Потом чайку полчашечки, и поставить на столик уже в комнате. Глоток отпить и ожидая, пока он остынет, опять уснуть часа так на полтора-два. А потом ванну, потом очень хорошо, если побриться. Освежает. И кофе, и яичницу. Еще полстаканчика каберне.