Если я забуду тебя. Ранние рассказы. Трумен Капоте
но рассказ «Мириам», написанный им в 20 лет и отмеченный премией О. Генри, открыл ему путь в большую литературу.
Изумительные рассказы, в которых юный Капоте пытается совместить в своем творческом сознании детство на провинциальном Юге и жизнь в мегаполисе, стать голосом для тех, чьи чувства и мысли обычно остаются невысказанными.
«USA Today»
Никто и никогда не смог сравниться с Капоте в умении выразить место, время и настроение в паре коротких фраз!
«Associated Press»
Предисловие
Трумен Капоте стоит посреди своего номера в мотеле и смотрит на экран телевизора. Мотель находится в центре страны – в Канзасе. Это 1963 год. Дрянной ковер у него под ногами жесткий, но именно его жесткость помогает ему сохранять равновесие – при том количестве спиртного, которое он выпил. На улице дует западный ветер, а Трумен Капоте со стаканом скотча в руке смотрит телевизор. Это один из способов расслабиться после долгого дня, проведенного в Гарден-Сити или его окрестностях, там он собирает материал для своего романа «Хладнокровное убийство», основанного на реальных событиях, – о групповом убийстве и его последствиях. Капоте приступил к этой работе в 1959 году, но задумывал ее не как книгу, а как статью для журнала «Нью-Йоркер». По первоначальному замыслу, автор собирался описать в статье маленькую провинциальную общину и ее реакцию на убийство. Однако к тому времени, когда он приехал в Гарден-Сити – убийство было совершено неподалеку от поселка Холкомб, – Перри Смит и Ричард Хикок были уже арестованы, и им предъявили обвинение в убийстве владельцев фермы мистера и миссис Герберт Клаттер и их малолетних детей Нэнси и Кеньона; в результате этого ареста фокус замысла у Капоте сместился, интерес стал более глубоким.
Впрочем, в то утро, о котором идет речь, до написания «Хладнокровного убийства» остается еще около двух лет. Пока – год 1963-й, и Трумен Капоте стоит перед телевизором. Ему скоро сорок лет, и пишет он почти столько же, сколько помнит себя. Слова, рассказы, сказки он начал сочинять еще в детстве, которое провел в Луизиане и сельской Алабаме, затем переехал в Коннектикут, потом в Нью-Йорк, став, таким образом, человеком, сформированным разделенным миром противостоящих культур: на его родном Юге царила сегрегация, на Севере, по крайней мере на словах, – идея ассимиляции. И здесь, и там его воспринимали как странного упрямца, одержимого желанием стать писателем. «Я начал писать в восьмилетнем возрасте, – рассказал однажды Капоте. – Ни с того ни с сего, без какого бы то ни было внешнего побуждения. Я никогда не был знаком ни с кем, кто писал, правда, знал нескольких людей, которые читали». Писательство, стало быть, являлось для него врожденным свойством, как и его гомосексуальность – или, точнее, его созерцательная, критическая, заинтересованная гомосексуальная восприимчивость. Одно служило другому.
«Самым интересным, что я написал в то время, – сообщает Капоте о своих «вундеркиндских» годах, – это повседневные простодушные наблюдения, которые я запечатлевал в дневнике. Описание соседа… Местные сплетни… Своего рода репортажи в стиле «что видел» и «что слышал», которые позднее оказали на меня серьезное влияние, хотя тогда я этого и не сознавал, потому что все мои «официальные» писания, то есть то, что я публиковал, тщательно перепечатав на машинке, были в большей или меньшей степени вымыслом». Тем не менее репортерский голос и в ранних рассказах Капоте, собранных в этом издании, остается наиболее выразительной их особенностью – наряду с умением тщательно отличать одно от другого. Вот цитата из «Мисс Белл Ранкин» – написанного Труменом Капоте в семнадцатилетнем возрасте рассказа о женщине из маленького южного городка, не вписывающейся в окружающую ее жизнь.
Мне было восемь, когда я впервые увидел мисс Белл Ранкин. Стоял жаркий августовский день. На расчерченном багровыми полосами небе солнце клонилось к закату, и сухой раскаленный воздух, дрожа, поднимался от земли.
Я сидел на ступеньках парадного крыльца, наблюдая за приближающейся негритянкой и недоумевая, как ей удается тащить такой огромный тюк выстиранного белья на голове. Она остановилась и, ответив на мое приветствие, рассмеялась характерным негритянским смехом – протяжным и темным. Именно в тот момент на противоположной стороне улицы появилась медленно идущая мисс Белл. Увидев ее, прачка словно вдруг испугалась и, оборвав фразу на середине, заспешила восвояси.
Я долго и пристально смотрел на проходившую мимо незнакомку, которая стала причиной столь странного поведения прачки. Незнакомка была маленькой, одетой во все черное с какой-то полоской и пыльное, она выглядела неправдоподобно старой и морщинистой. Пряди жидких седых волос, мокрых от пота, прилипли к ее лбу. Она шла, опустив голову и уставившись в немощеный тротуар, словно искала что-то. Старая черно-рыжая собака брела за ней, отрешенно ступая по следам хозяйки.
После этого я видел ее много раз, но то первое впечатление, почти видение, навсегда осталось самым запоминающимся – мисс Белл, бесшумно идущая по улице, маленькие облачка красной пыли вьются вокруг ее ног, и она постепенно исчезает в сумерках.
Мы еще вернемся к этой