Жернова. 1918–1953. Книга третья. Двойная жизнь. Виктор Мануйлов
отзывы о первой книге читал, – продолжал Сталин. – Мне показалось, что критика вполне обоснована. Поэтому даже не стал открывать вашу книгу. Заранее прошу извинить. Мнение Алексея Максимовича перевешивает все остальные.
И действительно, через две недели все изменилось: книга пошла в печать, вернув надежду Михаила, что и следующие книги не залежатся под сукном самонадеянных издателей.
Вторая встреча состоялась в минувшем в декабре. Помнится, в дверях столкнулся с выходящим из сталинского кабинета главным редактором «Правды» Мехлисом, о котором много слышал всякого, и поразился этому вроде бы знакомому по портретам лицу: оно было надменным и тупым. А говорили, что у него лицо фанатика – ничуть не бывало. Потом… потом комната охраны, за ней довольно большой кабинет, отделанный деревом, стол вдалеке, а возле него – Сталин.
Шолохов шел к нему по красной ковровой дорожке, а Сталин, что-то отложив, – ему навстречу. Встретились почти посредине, руки соединились в пожатии, рыжеватые глаза из-под кустистых бровей, узкий лоб, рыжеватые же усы и виски, сероватое лицо в оспинах, маленький рост… – все это Шолохов схватил взглядом, а сердце так стучало, что казалось – вот-вот остановится. И в голове ни единой мыслишки.
– Так вот вы какой, товарищ Шолохов, – произнес Сталин будто бы с удивлением, будто бы никогда с Шолоховым не встречался, а глаза… глаза, точно два ствола, заряженных волчьей картечью. – Не удивительно, что ваши коллеги по перу так, мягко говоря, изумились, прочитав первую книгу «Тихого Дона», – продолжил он раздумчиво, точно говорил сам с собой. – Но так, собственно, и должно быть: талант себя с особенной силой проявляет в молодости. Взять хотя бы Лермонтова… Или я не прав? – И повел к столу.
– Не знаю, товарищ Сталин: как-то не задумывался об этом, – честно признался Михаил.
И вспомнил, зачем он сюда пришел.
И дальше, торопясь, боясь показаться многословным и отнимать слишком много времени у такого занятого человека, заговорил о том, что так хозяйствовать, товарищ Сталин, нельзя, так единоличника в колхоз не заманишь, а самого колхозника работать в полную силу не заставишь.
А Сталин ему: новое, мол, всегда пробивает себе дорогу со скрипом, старое сопротивляется, люди учатся на своих ошибках, безошибочных рецептов на все случаи жизни нет и не может быть…
А он ему, Сталину, свое: все это, мол, так, но это взгляд сверху, издалека, когда не на твоих глазах голодает ребенок, тем более что можно и нужно по-другому…
А Сталин продолжал учительствовать своим размеренным тихим голосом, но все о том же: не власть виновата, а обстоятельства, сопротивление кулаков, дикость и невежество крестьян, подстрекательство церковников, отсутствие опыта у руководителей. Все это надо пережить, стиснув зубы, без нытья и паники…
Через несколько минут зашел Ворошилов, чуть позже – Орджоникидзе, молча сели, глубокомысленно уставились на Шолохова, как на некое чудо, хотя он знаком с обоими.
А еще в памяти осталось ощущение стены, которая