Место службы – Владикавказ. Интернет-дневник офицера (2006—2010). Алексей Меллер
в Беслан, а оттуда на электричках – в Россию. Бить их пока не стали. Опасно их сейчас бить. Сбивчиво рассказывали, путаясь в вариантах и мотивациях.
«…Я ещё когда в 22-й бригаде служил, меня один дембель стал напрягать на бабки. Я ему бабки не стал отдавать. Короче, мы с ним сцепились. Я ему хорошо так попал, и он меня поставил на десять штук. Тогда я рассказал офицеру. Все стали ходить, говорить что я типа «красный», всех сдаю. Ну и меня переводят, с дембелем у меня уже нормальные отношения, но сюда слух дошёл, что я красный. И мне говорят: за тобой косяк, хочешь загладить – давай 5 штук. А если не дашь – мы на тебя местных натравим, они тебя в Тереке утопят».
Короче, утверждают, что Кешисян их на бабки ставил. Требовал переводы из дома. А дома нет денег.
И бойцы-то, мягко говоря, не самые слабые. Но открыто признали, что боятся Кешисяна.
А Кешисяну – неделя до поезда. И сажать его совершенно неправильно. Хотя и понятно, что он действительно собирал деньги с батареи. Но при этом он идеальный старшина и очень правильный человек во многих отношениях. Не во всех. Чем кончится – неизвестно.
Бойцов посадили в зазеркалье. Зазеркалье – это сорокасантиметровый промежуток между решетчатыми дверями оружейки – внешней и внутренней. И сидели они там всю ночь, в одних на двоих наручниках. Гражданку с них срезали, надели на них военную форму – даже подшитую специально. Только петлицы сняли – чтобы не проглотили и себя не убили. Накормили хлебом и водой. Я их караулил, будучи ответственным, и хранил ключи. Своеобразно чувствовать себя тюремщиком.
Были они тихие и пришибленные. Потому что дисбат вполне возможен. Потому что одиночное СОЧ – это доклад в штаб округа, а групповое – двое и более – доклад министру обороны. Мы их оформили, как два одиночных, вроде как один ушёл вечером, другой – утром. Гапонько лишили 50 % квартальных, Андрея тоже чего-то лишили. Мне, кажется, выговор, замполиту выговор, ещё кому-то выговор.
На столе – вещи из то ли украденного, то ли отобранного рюкзачка. Зажигалка, моток изоленты, заводная бритва, сухое горючее в мыльнице, железнодорожное одноразовое мыло, два блокнота с убогими солдатскими стихами и неплохими рисунками (это не отобранное, это – их), свитер, грязное покрывало, книжка «Приколы и игры для весёлой нетрезвой компании», карточка ростовской ГТС. Спортивная сумка: две старые рваные куртки и химза. Форму продали. Химза ворованная, не наша.
Ночью приходил майор с дивизии – проверяющие каждую ночь ходят, наряды проверяют. Удивился – что это они у тебя тут сидят? Да вот, нажрались, буянят. «Зачем вы, – спрашивает, – нажрались?» «Не знаем», – отвечают. «Конечно, это они никогда не знают, потому что идиоты! – подхватываю я. – А сами, как напьются перед дембелем, начинают буянить. Чтобы жизнь себе не сломали – приходится изолировать». «Может, спать их положишь?» – «Не, пусть посидят».
А почему врём? Потому что распространяться о СОЧ ни им, ни мне не выгодно.
«Ну ладно».
…Прошло пять дней. Вроде бы дадут по полгода условки. Меньше наказаний не бывает.
О письмах. Вот что мне пришло и что написано на штемпелях:
Таня: 5.09–17.09, 2.10–7.10, 14.10–18.10
Ася: 6.09–9.09, 30.09–6.10
Меллер А. Л.: 11.09–19.09, 26.09–04.10, 4.10–12.10, 11.10–20.10 заказное
Мышка: