Обратной дороги нет (сборник). Игорь Болгарин
в университете учился, – серьезно ответил Бертолет. – Окончил филологический… а потом потянуло на физико-математический.
– Ух ты! – сказал Степан. – А вот, скажем, дроби знаешь?
– Знаю.
– И эту… физику?
– Немного.
Бертолет замялся. Он, как и все люди, увлеченные сложной внутренней работой, отличался в обращении особой, несколько наивной прямотой, и это, очевидно, нравилось простаку ездовому, с которым обычно разговаривали насмешливо. Степан вглядывался в тонконосое, удлиненное лицо собеседника с той внимательностью и увлеченностью, с какой мальчишка смотрит в калейдоскоп, стараясь догадаться, как это из простых и понятных элементов возникает непостижимая сложность.
– А чего ты каску носишь? – спросил он. – Это ж два кило железа. Я б лучше обоймов насовал по карманам.
– Как тебе сказать? – Бертолет улыбнулся. – Вот был такой Дон Кихот, он медный таз носил, а я – каску… По правде говоря, я больше всего боюсь ранения в голову.
– А чего?
– Мозг! – Бертолет постучал по каске. – Здесь все, в этом сером веществе. Все наши знания, чувства, память. Весь мир. Это самое важное и беззащитное, что есть в человеке.
– Скажи! – Степан покачал головой, затем, сняв шапку, провел ладонью по волосам, словно бы нащупывая что-то, ранее ему неизвестное. – А шо? Надо будет завести каску!..
– Тебе-то зачем? – раздался голос Левушкина. – Чего тебе опасаться? У тебя самое ценное не здесь, ты ж наездник!
В своих мягких брезентовых сапогах разведчик Левушкин неслышно возник рядом, взял в мешке на возу сухарь, сунул за щеку.
– А по-моему, – сказал он Бертолету, – кто боится пули, тот не боец. Так вот, француз! – И растворился в соснячке, будто не появлялся.
– Ну, скаженный! – восхитился Степан.
Топорков позавидовал молодости и энергии разведчика. Каждый шаг давался майору с трудом. А хуже всего – это чувство одиночества среди людей, близких тебе по духу, но отдаленных раздельно прожитой жизнью.
Он шел, смотрел, слушал, и длинные худые ноги его отшагивали ритмично, как косой землемерный аршин.
Гонта, подойдя к бывалому солдату Миронову, советовался, глядя исподлобья:
– Сколько сдюжим по песку, старшина?
– Да километров с тридцать пять. Мы в окружении, правда, по пятьдесят давали, так то бегучи… Колеса бы вечером надо подмазать. Я баночку трофейного тавота прихватил.
– Добре.
– И еще: надо бы «феньки» с возов на руки раздать. Если наткнемся на немца, сразу удар – и отход. Они гранатного удара не любят, теряются.
– Добре.
Умелый, ладный был партизан Миронов, бывший старшина-сверхсрочник. Топорков позавидовал его хозяйственной предусмотрительности, которая позволила старшине близко сойтись с полесскими партизанами.
Далеко за полдень телеги сгрудились возле старой, с засохшими когтистыми ветвями вербы. Тонко звенел неподалеку родник, и лошади, склонившись к воде и всхрапывая раздутыми ноздрями, пили,