Абсолютный ноль. Дневники и интервью. Олег Борисов
заглотнули свои макароны (секунд за 30–40 нами опустошалось любое блюдо, особенно мною и Брянцевым), а княгиня Волконская еще только тянулась к своей каше. Мы урчали, втягивали не только макароны, но и воздух. Она снисходительно реагировала на наш стук вилками. «Боже мой, разве я вас так учила?! Пусть это и не суп прентаньер, и не тюрбо сое Бомарше… Будьте осторожны, Борисов, не проглотите свои пальцы!» Когда в конце трапезы я громко попросил «поджарить нам воды» (имелось в виду подогреть чай), Елизавета Григорьевна не выдержала и убежала со словами: «Фуй, Борисов, этого я не ожидала от вас!»
Сколько прошло лет?.. Все это вспомнилось сейчас, на репетициях «Тихого Дона», когда Басилашвили распекал меня – Гришку Мелехова – за отсутствие манер: «Во время еды ты руки вытираешь либо о волосы, либо о голенища сапог. А ногти на пальцах либо обкусываешь, либо срезаешь кончиком шашки! В вопросах приличия ты просто пробка». Товстоногов просит меня ответить «с надрывом» – задело за живое! Отвечаю именно так: «Это у вас пробка! А вот погоди, дай срок, перейду к красным, у них я буду тяжелей свинца! И тогда уж не попадайтесь мне приличные и образованные дарр-мо-е-ды!» Басилашвили передернуло, а Товстоногов моей репликой доволен, хвалит: «Не собираетесь ли вы, Олег, и в самом деле переметнуться к «красным»? Я слышал, вас уже склоняют…»
Действительно, опасность нависла. Как дамоклов меч. Уже третий месяц Пустохин, секретарь парткома, за мной ходит. По пятам. Не было заботы, так подай. Я ему: Болен, Толя. Действительно, лежу с гриппом, плохо себя чувствую. Он говорит: «Хочешь, я к тебе с марлевой повязкой домой приду, сразу договоримся?» «Я ему: «Толя, ты как клещ, дай поболеть спокойно. Потом – съемки, уезжаю на десять дней в Москву». По возвращении звонит, не успел в дом войти: надо поговорить. Опять отлыниваю. Начинаются репетиции «Тихого Дона», он как заладил: «Григорий должен быть членом, ты не имеешь права…» Я объясняю по-человечески: «У меня Алена в рядах, ей положено по должности, она у меня голова, на семью одного коммуниста достаточно». Он ни в какую: «Народный – ты, партия тебя признала». (Партия?) Я свои аргументы: «Посуди сам, Толя. Хоть я и народный, но ни народ, ни твоя партия в широком, массовом значении слова меня не знают. Уважает кучка пейсов, вредных интеллигентов – изгоев, блокадников, собаководов, алкоголиков – и то не тех, что политуру, самогон, мебельный лак… Такая маленькая кучка. Все! Кому нужен мой Плещеев, мой Кистерев? Хочешь, я расскажу тебе историю про киевского режиссера Сумарокова? Он долго отбивался, умолял свой партком: ну, не могу я, у меня все в голове путается: эмпириокритицизм, прибавочная стоимость… Его скрутили, заставили выступить на открытом собрании. Он долго готовился, понимал, что на карту поставлена его репутация. Захотел внести свежую струю. Положил грим, набрал побольше воздуха, встал посреди собрания и в самом неподходящем месте громогласно воскликнул: «Да здравствует наш совершенно потрясающий партком, совершенно умопомрачительное правительство и совершенно замечательное ЦК!!!»