Дождь в разрезе. Сухбат Афлатуни
(вроде того, которое было бы нелишне наложить на созвездия-струи-ангелов…).
Тем более что в прошлое десятилетие возникло немало действительно интересных «городских» стихов.
Например, «Три наброска» Олега Чухонцева («Осень мусор пропагандистский гонит по Пресне…»).
«Нагатинский цикл» Ирины Ермаковой.
Цикл «московских» восьмистиший Глеба Шульпякова.
Лучшие тексты того же Андрея Родионова.
Из совсем недавно опубликованного – зарисовки Владимира Иванова. Поэта, на мой взгляд, неровного – но обладающего умением точно и лаконично зафиксировать узнаваемые приметы городского быта-бытия:
Читаем вывески – здесь был ночлежный дом,
Теперь в нём помещается контора,
С заржавленной вертушкой и котом —
Нахальным, на коленях у вахтера…
Переведём дыхание, постой.
Ты покури, а я помечу тополь.
На случай, если вдруг пристанут копы,
Им покажи бумажник свой пустой,
А про меня скажи: он не со мной…
И те же техногенные реалии вполне могут войти в плоть стихотворения, не только не разрушая его органики, но, напротив, усиливая ее. Но – при условии, что это прежде станет частью поэтической картины мира самого автора, а не первой попавшейся, маячащей перед глазами «городской» картинкой.
В любом случае, нынешняя поэтическая урбанистика – только одно из наметившихся ответвлений поэзии 2010-х – несколько зацикленное на Москве и отчасти и культивируемое столичными поэтическими кругами (не люблю слово «тусовка»). О других линиях развития «поэзии действительности» речь пойдет в последующих статьях.
«Арион», 2010, № 3
О рифме и римлибре
Лебядкин, брат Смердякова
Хоть в Севастополе не был и даже не безрукий, но каковы же рифмы!
Кто ж на свете в рифму говорит? И если бы мы стали все в рифму говорить… то много ли бы мы насказали-с?
Эти персонажи, в каком-то смысле, противоположны.
Само имя первого – Иг-нат Ле-бяд-кин – наполнено внутренними созвучиями. А имя «Игнат» – сколько рифм к нему просится… И Лебядкин рифмует. Помните?
Любви пылающей граната
Лопнула в груди Игната.
И вновь заплакал горькой мукой
По Севастополю безрукий.
Дело, конечно, не в том, бывал или нет Лебядкин в Севастополе и был ли он безруким (не был). Дело
в самом принципе – в стихотворении «должны быть» рифмы, причем, желательно, посозвучнее. Граната – Игната, мукой – безрукый. Смысл – вторичен, он подверстывается под рифму (и под расхоже-романтический лубок, в котором жертва любви должна еще и выглядеть как «жертва», с телесными повреждениями-с…). Случай текста «четвертого уровня»: графоман чувствует – в «хорошем стихотворении» должна быть рифма, потому что в тех «хороших стихах»,