Сказки нашей крови. Владимир Лидский
получивший после своих художеств прозвище Отчаянный, забудет в Берлинах и Парижах о существовании девочки-подростка, живущей в Харькове в батюшкином доме, – можно было б, наверно, и забыть, ведь там иная жизнь, и европейские соблазны, и беглые рэволюционэрки, готовые на все ради такого видного мужчины, каким был Левант Мурза Отчаянный, но нет! – не хотел он никого, помня испуганные глазищи и миниатюрную фигурку… он ее часто вспоминал, и как только представилась первая возможность, сразу написал по адресу: дорогая Женечка, извольте сообщить мне, душа моя, готовы ли вы исполнить обещание свое, даденное мне в известное время в известных обстоятельствах… я тут скучаю об вас и мечтаю целовать ваши маленькие ножки; третьего дня имел я случай видеть нашего знакомца, коего имя вам известно, но невозможно к называнию, – он едет нынче в Петербург, а уж оттуда – в Харьков, – он привезет билет и проездные деньги, прошу вас, ангел мой, выехать незамедлительно, ибо пришло время исполнить ваш обет… и в самом деле спустя время явился в дом к Осипу Арнольдычу некий человек, привезший заграничные приветы, а Женечка, получивши их, всю ночь проплакала от страха и тоски; наутро за завтраком объявила она семье об этих обстоятельствах, сказав батюшке: батюшка, не печалуйся, родной, ведь я спасаю всю семью, ежели я не пожертвую собой, то фамилия погибнет, и я решила – еду, пусть кровь наша продолжает течь, а о моей судьбе позаботится Господь… батюшка не желали отпускать, а матушка Аделаида Саввишна ударилась в слезы и плакала три дня, однако Женечка, не слушая родных, надела, как было ей наказано, гимназическое платье, сложила в саквояж начесанные панталоны да смену нижнего белья, – а драгоценности не стала брать, – у нее были драгоценности, подаренные маменькой, но Левант сказывал не брать… так взяла, стало быть, багаж, оделась в путь, молвила родителям и сестрам последнее прости, да и отбыла в Берлин согласно привезенному билету, дав самой себе торжественный зарок: молчать в знак протеста до скончания времен – в ответ на предложение Леванта, – предложения, от которого нельзя было отказаться… семь лет она молчала, почти до самого рожденья сына, нареченного Булатом, имя которого было выбрано с космополитическими целями, – сей подвиг молчания вершила она в полном одиночестве, потому что наш эсер, и в эмиграции не бросивший своих наклонностей и продолжавший фанатично служить делу революции, как раз был словоохотлив и говорил, говорил, говорил, пытаясь, что называется, уболтать свою возлюбленную, а позже и супругу ради составления семьи, счастливой во всех смыслах, а не суррогатной, какой была она вначале… путь к любви стал для них истинно тернистым, и Левант приложил столь усилий, чтобы добиться благосклонности избранницы, сколь не прикладывал он для осуществления терактов; это была очень странная любовь: он трясся над Женечкой, как трясутся над ребенком, и не мог, конечно, оскорбить ее насилием, это и для него стало б оскорблением, все-таки он был человеком чести; он встретил