Сказки нашей крови. Владимир Лидский
себя на мысли, что ему все-таки хочется уйти, но в этот миг… парадная дверь отворяется и в сопровождении свиты в вестибюль входит Дмитрий Сергеевич Сипягин… поручик, повернувшись, делает несколько шагов в направлении министра, отдает ему честь и охрипшим голосом бодро произносит: ваше высокопревосходительство… тут происходит некая заминка, и министр вместе со свитой останавливаются в замешательстве, поскольку происходящее определенно не согласуется с дежурным протоколом, – офицер же, пытаясь быстрее заполнить возникшую паузу и сильно торопясь, продолжает: ваше высокопревосходительство, вам пакет от Великого Князя Сергея Александровича… из Москвы!.. – от кого? – переспрашивает Сипягин, изображая на лице крайнее удивление… – от Великого Князя, – протягивая депешу, повторяет поручик, – Сергея Александровича… – министр снимает с правой руки перчатку, принимает пакет и тупо смотрит на его сургучную печать, желая, очевидно, задать дополнительный вопрос, но тут… все вокруг них снова замедляется, и офицер, словно во сне, с трудом преодолевая сопротивление вязкого и липкого воздуха, выхватывает из кармана шинели новенький бельгийский браунинг и, отступив на шаг, со словами «так поступают с врагами народа!» стреляет в сановника!.. свет меркнет, занавес опускается; впрочем, это лишь первый акт страшного спектакля, который бабушка изображает лицом и рассказывает таким голосом и с такими интонациями, будто пытается напугать внука с внучкой новой сказкой про пожирателя детей или, может быть, про истребителя невинных жен, – надо сказать, в целом ей это неплохо удается, причем, настолько, что и спустя годы воспоминания о преступлении в Государственном совете пугают Артема не меньше, чем виденные им лично недавние одесские ужасы; ему кажется, что в вестибюле дворца он стоял около убийцы, с левой стороны, сразу за колонной и вполне мог отвести его руку, твердо сжимающую совсем нестрашный на вид бельгийский браунинг… но, подросши, кончив школу и историко-архивный институт, одолев сотни умных книг и хорошенько порывшись в бумагах различных канцелярий, он все пытался возражать непреклонной своей бабушке, пеняя ей на отсутствие в ее глупых россказнях задокументированных фактов, разоблачая вопиющий антиисторизм ее вредных баек и указывая на сознательное искажение давно проверенной, отредактированной и внесенной в анналы информации; слава богу, бабушка далека была от академической среды и не общалась с авторами школьных пособий и учебников, – в противном случае и жизнь ее повернулась бы как-нибудь иначе; возражений она, впрочем, не ждала и продолжала упорствовать в своем агрессивном мифотворчестве: как только Гершуни поставил вопрос о ликвидации Сипягина, так сразу же и подвернулся ему – Гершуни, разумеется, – слегка ненормальный студент Балмашев, молодой дурачок, даже и не достигший к тому времени совершеннолетия, человек крайне амбициозный, экзальтированный, однако честный, прямодушный и простой, который воспитывался