Сказки нашей крови. Владимир Лидский
засаленная телогрейка, Булат вопросительно глянул на хозяина, и тот со вздохом снял телогрейку и отдал ему… товарищ Булата был экипирован много хуже, – пилотка, жалкая шинелишка и поверх нее нечто наподобие жилетки, сделанной из трофейной шинели, снятой с убитого солдата «Голубой дивизии», такие жилетки из испанских, но больше, конечно, из немецких шинелей многие носили в волховских лесах, разденут мертвого, сорвут погоны, нашивки, обрежут рукава и по лы, вот и жилетка ради утепления, а не дай Бог замерзнешь да простудишься, или того хуже – обморозишься, потому как обмороженный считался дезертиром со всеми вытекающими, – ты пальцы обморозил, стало быть, уж не боец, тебя следует в санбат, ты же не можешь воевать, а коли не можешь воевать, не имея боевых ранений, значит, уклонился и разговор с тобой теперь такой короткий, как коротка бывает память у убитого; так именно случилось и с Ламзаки: мороз ночью придавил, пять километров туда да пять обратно, а сапоги бойца просили каши, вот он пока дошел, пальцы на ногах и поморозил, а Булата миновало, потому как он с осени подкладывал в свои худые сапоги хвойную труху и тем только и спасался… вот Ламзаки явился в отряд с помороженными пальцами, да скрывал до срока, опасаясь наказания, так прошло время, и он даже воевал, не говоря ни слова до тех пор, пока не появился запах, ведь пальцы стали гнить, а боец с трудом ходил, и тогда уж Черемцов, прознав, взбесился и повел Ламзаки прочь, куда-то за пригорок; дело было вечером, и Булат видел, как лейтенант забрал Ламзаки, – пошел следом, а идти было тяжело, потому что в сумерках Булат очень плохо видел, – куриная слепота многих в отряде уже одолевала, – и вот глядит Булат: два силуэта пробираются через бурелом, их видно только на фоне дальних заснеженных холмов; взводный завел бойца в кусты, поднял пистолет, отставив рукоятку в сторону, и… не надо, не надо, – залепетал Ламзаки, – не надо товарищ лейтенант! – сообщаю тебе мой приговор, – бесстрастно сказал взводный, – за дезертирство с поля боя назначено любому бойцу Красной Армии немедленное расстреляние и сей приговор привожу я во исполнение немедленно! – я же не виноват, товарищ лейтенант, – еще успел воскликнуть приговоренный, – одежки же нам не довезли! – но Черемцов быстро нажал на курок и заткнул пулей рот дерзкому солдату… ты что творишь? – дрожа от бешенства, сказал Булат, выйдя навстречу Черемцову, – у тебя людей много? – без надобности мне такие люди, – злобно ответил лейтенант, – это не люди, это дезертиры… но тут Булат ухватил его и прошипел: ответишь, сука… ты ответишь! – они сцепились и упали в снег, – Булат даже не почувствовал удара и не понял, когда и как взводный умудрился сунуть ему кулаком под бровь… потом они сидели у маленького костерка, и Булат смотрел опухшим глазом в лицо лейтенанта Черемцова: оно было бесстрастно и беззлобно, ни тени ненависти или, тем более, отчаяния не видел он… тут солдат взял да и отрубил ей голову… и вся недолга, – походя, между прочим, убил живого человека, который мучился,