Михаил Зощенко. Беспризорный гений. Валерий Попов
не расстраивайся, – сказал Иван Егорыч. – Не рви глотку-то – жрать пригодится… Ну нельзя – не надо. Эка штука. Так бы и сказал: нельзя, мол, с лошадью. Я и уйду. Дерьма тоже.
Егорыч потянул лошадь за уздечку, чмокнул губами и сказал:
– Что ли идем, Маруська. Гонят отсюдова, дьяволы.
Иван Егорыч вышел из лавки, плюнул сквозь зубы на дверь и сказал, обращаясь к публике:
– Ну и времечко. Лошадь в лавку не допущают… А давеча мы с ей в пивной сидели – хоть бы хны. Слова никто не сказал. Заведывающий даже лично смеялся искренно. А этот нашелся гусь… Ну времечко.
– М-да, – сказал кто-то из толпы сочувственно, – тяжелые времена».
Кто не улыбнется, читая такое? Просто слезы наворачиваются, «слезы счастья»! Даже лошадь узнаваемая, «наша»! О Зощенко пишут – те, кто по-прежнему требуют от литературы лишь ненависти – «показал мурло», «пригвоздил»… Кто бы за это его полюбил? А в рассказах его – любовь. Они греют каким-то нескладным добродушием, терпимостью. Зощенко нашел свое «петушиное слово», приближенное к народу, «самое правильное сочетание неправильных слов», вызывающее улыбку сочувствия, ощущение «своего человека». «Как уст румяных без улыбки, Без грамматической ошибки Я русской речи не люблю», – сказал гениальный Пушкин, и для объяснения всеобщей любви к рассказам Зощенко фраза эта, пожалуй, подходит. Публика это обожает – «чтоб не умнее их!» Тогда – любят! И не только рассказы, но и автора! Он стал «своим среди чужих» и даже – «самым своим», роднее деверя и брата. Мало кого из классиков за всю историю литературы так любила толпа, к нему приставали на улицах, появились даже авантюристы, выдающие себя за Зощенко – это уже самый пик популярности! И даже вагоновожатые, не в силах выговорить трудное название «Улица зодчего Росси», произносили, на радость пассажирам: «Улица Зощенко Росси» – и народ смеялся. Пассажиры Зощенко знали!
На мой взгляд – «лакомость» Зощенко точнее всех уловил Роман Гуль в статье «Михаил Зощенко. Молодая проза». К сожалению, статья эта хоть и появилась в просоветской эмигрантской газете «Накануне» в Берлине – но написана была белогвардейцем, участником Ледяного похода. Как бы она помогла Зощенко, появись здесь! А так скорее насторожила власть еще больше – «хвалит враг»:
«…Я понимаю многое. Понимаю, например, грусть Ю. Айхенвальда и Саши Черного по причине «гибели благородного». И знаю, что новая литература должна непременно их шокировать… Ничего не поделаешь! Всеми сотрудниками толстых журналов смех молодого Зощенко ощутится как нечто шокирующее. Его смех – голый смех! Правда, он очень русский по звуку. С русским замахом. Но абсолютно без слез, без грусти, без всех исконных аксессуаров. Смех – просто смех. Ведь смеется Зощенко над вещами – над которыми многие бы лишь грустно и беззвучно улыбнулись. «Грех, сударь, смеяться!» Ну разве весело, что у «длинноусого интеллигента» жена чуть ли не с дворником Гришкой убежала? Грустить бы да грустить. А тут – смех».
Правильная, хоть и опасная мысль (и прежде всего для Зощенко)… За что Зощенко не просто любили, а прямо-таки упивались им? Может, за снятие прежних