Не проспи любовь. Люси Китинг
и преданность, и разная комбинация этих компонентов создает разные типы любви.
Он рисует на доске треугольник и пишет вокруг него слова.
Романтическая любовь = страсть + близость
Симпатия = близость
Пустая любовь = только преданность.
– Как грустно, – говорю я, не сдержавшись. – Пустая любовь. – Не могу ничего с собой поделать и смотрю на Макса. Глядя на него, я не могу осмыслить, что пустая любовь возможна.
– Все это ерунда, – говорит Макс. Когда Леви поворачивается к нему с поднятыми бровями, он поясняет: – Зачем пытаться объяснять такие случайные явления, как любовь? Ведь практически невозможно определить, что это такое.
– Только Селесте не говори, – советует кто-то с задних рядов, и все хихикают. Все, кроме меня. У меня кружится голова. Получается, Селеста и Макс – не просто «парочка». Они – та самая парочка. Идеальная парочка, о которой все знают, которую все поддерживают. А мы с Максом друг другу никто.
– Разумеется, дело в человеческой природе, – говорит Леви, игнорируя комментарий. – Мы стремимся дать определение тому, чего не понимаем. Но мы обсудим и это. Ну что, ребята, социальная психология – офигенный предмет, правда?
Мы все недовольно бормочем и закатываем глаза, когда звенит звонок.
– А, пока не забыл! – громко говорит Леви, когда все начинают собираться. – Я принес вам, трудолюбивые юные ученые, угощение. Знаю, что вы подумали: такой гениальный преподаватель, да еще и кулинар? Ответ – да. Поставлю у двери. Угощайтесь. – Он достает из ящика стола небольшой пластиковый контейнер и открывает его. В нем лежат на удивление симпатичные шоколадные печенья. – Кстати, они веганские! – заявляет он.
Напоминание о Селесте напрочь отбило у меня аппетит. Но я никогда не встречала невкусных печений, поэтому поспешно беру одно. Печенье мягкое и нежное, у меня сразу же текут слюнки. Я уже готова вонзить в него зубы, как вдруг кто-то хватает меня за руку, отдергивает ее от моего рта и прерывает мою пищевую эйфорию.
– Не ешь! – с легким раздражением кричит Макс и бросает печенье в мусорку, словно оно горит; вид у него беспокойнее, чем в последние дни, беспокойнее, чем… всегда. Потом он снова смотрит на меня круглыми глазами, словно не может поверить в то, что наделал. Я сглатываю. Мы оба смотрим в мусорку, я слышу, как тяжело он дышит.
– Бедное печенье, – только и говорю я. И так оно и есть – печенье выглядит очень грустно и одиноко, к тому же нужно было заполнить тишину.
– Оно из миндальной муки, – наконец говорит Макс, возвращаясь к своему обычному тону и не отрывая глаз от мусорки. – В прошлом году Леви приносил такие же. – Повисает пауза, потом Макс спрашивает чуть тише: – Ты как, нормально?
– Ага, – выдавливаю я из себя, все еще не осмеливаясь встретить его взгляд. – Спасибо.
– Да ерунда, – говорит он, пробегая рукой по волосам. Потом прочищает горло и выходит из класса, как будто побег с места преступления сотрет само