.
в черный проем вагонных дверей…
Все это Наташа увидела вдруг перед собой как на живой картине, как в кино, а Нечаев не видел, потому что ничего этого не знал и не испытал. «И потому вот сказал это… это…» – мелькало у нее в мозгу.
Еще молча она отрицательно качнула головой, а потом только произнесла:
– Не-ет… Невозможно это. Никак…
Нечаев, беспомощно и виновато следивший за ней, чуть отвернулся. И Наташа поняла, что он предложил это от доброты просто, и, если бы она согласилась, может быть, и отозвал бы Семена с фронта, но навсегда бы потерял уважение к ней. И к Семену. Они бы для него тогда перестали существовать. Как надо иногда немного, чтобы к тебе потерялось вот такое человеческое уважение, без которого и жить-то нельзя. Одно, всего одно слово… Но как ей сейчас не просто было удержаться от такого слова!
Неожиданно Наташа, сразу забыв о Семене, ощутила в себе какое-то беспокойство, глянула на директора завода вопросительно и растерянно.
– Но почему отец… действительно не позвонил мне до сих пор? Не дал телеграмму? Не написал? Сколько дней прошло!
Ее беспокойство передалось и Нечаеву.
– Да, да… Но он мог… уехать куда-нибудь. У них дел-то! Мог просто заболеть, в конце концов…
– Тут что-то не так! Тут что-то не так! – дважды воскликнула Наташа, поднялась, зажала виски ладонями. Ткнулась в один угол кабинета, в другой. – Я не могу… Я сама… сама должна поехать в Москву!
– Зачем же? Можно же телеграмму дать… Или давай сами позвоним, а? Ведь это просто!
– Ой! – воскликнула Наташа, побледнела вдруг, как стена. – Не надо!
Она выскочила в приемную, села за свой стол, уронила голову и заплакала.
Минут через десять успокоилась, поправила волосы, глянула в зеркальце. Глаза были красными, припухшими. Еще подумав о чем-то, встала и зашла к Нечаеву.
– Федор Федорович… Если можно, я домой… Леночку пора кормить.
– Конечно, конечно… Ты вообще можешь сегодня не приходить. Отдохни.
– Спасибо, – сказала Наташа. – И без меня не звоните в Москву. Мне просто страшно.
– Хорошо, Наташа.
Она вышла из проходной, не обратив внимания, что седоусый охранник, которому она машинально показала пропуск, что-то пробубнил, зашагала по пыльной улице к домику бабки Акулины, глядя себе под ноги, но ничего не видя на земле.
Бабка Акулина встретила ее ворчанием:
– Ты, девка, матерь али кто? Извелась вся девчонка. Есть хочет.
Наташа молча взяла Леночку, вынула тяжелую от молока грудь и дала дочери. Села у оконца и стала глядеть во двор, где копались в пыли куры.
Бабка, погремев у печки заслонкой, достала чугунок со щами, поставила на стол две чашки, положила две ложки.
– Ты что это, касатушка, ревела, что ль?
– Говорят… Мне сказали, что отец мой в Москве.
– Охтиньки! – Старуха всплеснула обеими руками. – Выпустили его с тюрьмы?
– Получается так…
– Ну и слава богу