.
скрипки. Семнадцать лет. Огрубевшие, почти потерявшие музыкальность руки. Теперь он мог ими гордиться. «Main gooten… Main liben… Их так раздражал твой звук, что наставник Брюммер швырнул тебя на пол. Ничего, он и меня бил головой об стенку и отнимал башмаки, а из-под полу дуло… Но теперь мы им покажем!»
Узкая, вовсе не солдатская ладонь императора легла на короб. «У нас сегодня праздник. Мы будем петь и веселиться всю ночь. Пить старое рейнское и говорить по-немецки. Боже, по-немецки! Годами, Господи, я только к тебе мог обратиться на родном языке. Даже со своими соотечественниками, которые вовсе не обязаны… через переводчика. О, как унизительно!»
Уши. Всюду уши. И ни минуты, ни с кем из близких наедине. Только с женой, с этой в конец особачившейся стервой, готовой лизать толстую задницу тетки Эльзы, только потому что так делают русские.
Шпионы. Даже в собственной постели на него каждый вечер выкатывал водянистые от здешней сырости глазищи шпион. «Разъелась, отрастила телеса, бабища! У нас последняя молочница стройнее! Им это нравится! Дикари. Привыкли, чтоб женщину было за что хватать. Разве им ведомо что-нибудь, кроме грязи?»
Тетка Эльза – вот как звался его рок. Имя его несчастьям было Россия. Он смотрел в окно на занесенный снегом парк и видел совсем другие деревья: прогибавшиеся под пушистыми крещенскими хлопьями еще зеленые яблони замкового сада в Киле. Холода, нежданные, внезапные, всего на пару дней. Пусть будет дождь, лучше дождь, мягкий, усыпляющий. Он откроет окно. Ветер? Храбрый Ульрих не боится ветра!
Он хочет, чтоб даже служанки, спешно снимающие белье во внутреннем дворике, слышали, как он играет. Что-нибудь веселое. Что распевают на улицах города? Их славный маленький герцог любую мелодию схватывает на лету. Правда, у него отняли и сожгли ноты. В таком случае он будет играть, что в голову взбредет! Вот две прачки заслушались, и кучер, и лакей. Они никогда не обижают его. Кухарка – верх добродетели – утаивает сладости и потихоньку сует их сироте: «Милый мой, бедный мальчик!»
Ваш герцог знает, как вам плохо. Разве вами могут хорошо управлять те, кто так безжалостен к нему самому? «Не плачьте, я вырасту, и от этих шельм духу здесь не останется. Они чувствуют, что их время коротко, потому и воруют. Вчера я видел, как наставник Брюммер унес золотой подсвечник из моей спальни. Ничего, я посплю с медным, но придет время, и я унесу у него голову!»
Ульрих представил вдруг, как во всем предоставленный самому себе блуждает по улицам старого Киля, пьет пиво на пристани и кричит пузатому трактирщику с рыжими, как щетка, усами: «Спасибо, дружище, я еще раз зайду на днях». Как стучат колеса его кареты по выщербленному булыжнику, и он, герцог, говорит графине Елизавете Воронцовой, склоняя голову к ее мягким ладоням: «Если бы вы знали, сколько мне пришлось вынести!»
Маленькая горбунья в розовом паричке! Разве эти недоноски могут понять, что существует что-то превыше плотской тяги? Родство душ им неведомо. «Господи, почему я здесь? Мама, мама, зачем ты родилась русской?»
Разве Питер знал, куда забросит его судьба? Он