Энциклопедия юности. Михаил Эпштейн
В деле спасения мира, боюсь, от них мало что зависит. Зато они спасают тех, кто красоту их может оценить. Я поймал себя на том, что мало цитирую, так что изволь, Франц Кафка:
«Юность счастлива, потому что обладает способностью видеть красоту. Все, кто сохраняет способность видеть красоту, никогда не стареют».
Еще я припомнил один наш с тобой общий местомиг. Была у меня маленькая телефонная дружба с одной невидимой девушкой (Валей? Зоей?). Позвонил куда-то по ошибке, напал на приятный голосок, который на вопрос, что вы сейчас делаете, ответил: «Ем яблоко». Простота ответа умилила, да и прельстила косвенным напоминанием о том, чем занялась Ева с Адамом после вкушения яблока. Изредка ей позванивал, общих тем не было, но как-то тянулось по слабой привычке-полунадежде. Как-то мы с тобой решили сотворить алхимический фокус и явить невидимку. Нехотя, но она все же приехала с подругой к тебе на квартиру, где мы их уже ждали со скромным угощением, не без вина. Почему девушка скрывалась, стало ясно при ее появлении – оказалась невзрачной, что не уменьшило нашего вежливого дружелюбия к скромным, пэтэушного вида особам, которые предпочитали отмалчиваться и держались чуть скованно в обществе студентов. Помню, как, бессобытийно и беспредметно проведя время, мы расстались без сожаления, и ты задумчиво сказал, удовлетворенно оценивая происшедшее в форме их несобственно-прямой речи: «Накормили, напоили и даже не вы**ли». Увы, они не выглядели столь оживленными и счастливыми, как мы, бескорыстные джентльмены, имели право рассчитывать. Больше ни встреч, ни даже звонков не было.
Вот мелкий эпизод, без последствий, без чувств, без особого смысла – местомиг как минимальная единица в структурном составе жизни. И что с ним делать? почему он помнится? в какой пазл вставляется этот крошечный кусочек?
Мне запомнился пазл покруче. Это было в Москве после военного переворота в Чили. Жена и наша совсем еще маленькая дочь были в Париже. У тебя есть рассказ «Мед месяца без жены». Вот, слушай. Предоставленный самому себе, я затосковал и решил устроить парти бывших эмгэушников. Пригласил чилийца с его русской подругой и тебя. Ты пришел с юной блондинкой. Я поставил диваны, или скорее то, что в Америке называется love seat, по длинным сторонам журнального столика, так что вы оказались лицом к другу, а себе я поставил стул. Главной темой стала судьба Родриго. У меня не было впечатления, что он рад возможности выбрать свободу в СССР, но после победы Пиночета что ему оставалось? Поворот истории где-то там, где Огненная Земля и Антарктида, отобрал у человека родину, а у девушки его – надежду увидеть мир. Мы им сочувствовали, и все более и более по мере выпитого. Где-то в процессе мы с твоей блондинкой столкнулись в ванной. Там мы с женой стирали пеленки, а сейчас натянутые мной веревки зияли пустотой, и вот на этом сиротливо-кафельном фоне твою блондинку я поцеловал. Удивив тем самым самого себя. Чилиец с подругой отбыли, а вы остались, а потом остались и на ночь в дальней комнате. Их было только две, но квартира большая, «сталинская», звуконепроницаемая, где третьей комнатой служила мне в тот период кухня. Я мыл посуду и терзался изменой в форме поцелуя. Теперь огорчу тех, кто предвидит развитие в жанре ménage à trois.