Разговоры о тенях. Евгений Юрьевич Угрюмов
в «Гамлете», как Ричард в «Ричарде», а то и совсем, извините, шёпотом: -
«Быть или не быть?» – и думал, при этом, о вечном или о том, что самая дивная
красавица отнюдь не прекрасна, когда лежит на столе… как писал Флобер в
письме своему другу Эрнесту Шевалье: «самая дивная красавица отнюдь не
прекрасна, когда лежит на столе…»)
Патологоанатом, простите за такое философическое отвлечение, не возражал, и
они вышли. Вышли теперь уже совсем в другой мир (метафора родившейся, снова
извините, любви). Там выходила девочка и дружила с питоном; там светло-
коричневый полосатый кот сидел на заборе и втюхивал оранжевой кошке про
жителей луны; там пролетающая мимо мотовка-ворона выпучивала глаза и
кричала оранжевой, чтоб та не верила ни одному его слову, потому что уже,
вроде, доказано, что на Луне жизни нет; «и никогда не было!» – добавляла она и
падала камнем вниз, чтоб доказать, что закон притяжения земли уже открыт и
действует, и, несмотря ни на что, и даже на любовь, всё же, существует.
Студенту Жабинскому и подруге Софи всё было смешно, всё было, как будто
бы все они (другие) – смешные дураки, а им с Доктором, им с Софи – и
пожалуйста! Дурачьтесь себе на здоровье. Мы-то знаем, говорили они друг другу,
что без Луны, и жизни не было бы, а без жизни и Луны бы!.. или ещё лучше, они
говорили друг другу, что без Луны не было бы любви, а без любви и Луны бы. Не
успели оглянуться, уже окна зажглись и, будто разноцветные ужасно сладкие
леденцы из сказки… и Луна – bitte schön, bitte sehr, gern geschehen, сама, как
сладкий леденец… между тем, Антонио, будущий профессор Делаланд уже давно
сидел дома и читал про, так называемых, йенских романтиков. Он уже несколько
раз звонил другу Жабинскому, и всякий раз ему отвечали, что того нет дома.
Профессор расстраивался, раскалялся всё больше, ходил по квартире, пугал
кошку, спрашивал у неё: «Ну и где он? И где он? Где они?» (последний вопрос по
Фрейду, простите, Владимир Владимирович) – пока отец его, уже тогда
профессор, понимая и догадываясь какие инстинкты… что инстинкты давят в
юношеском теле всякие разумные обоснования, не подсунул ему томик тонких
15
своих психолитературоведческих изысканий про… тогда-то, как раз тогда наш
Антонио взялся (изучать) за иронию, случайно, как говорится, взявшись за
подсунутых ему отцовской рукой в руки йенских, как уже сказано, романтиков,
случайно взялся за иронию и тогда он уже понял, что ирония… ах! ах, Софи!..
ирония спасает не только докторов, но и сильно влюблённых будущих
профессоров, потому что студент Антонио Делаланд (на ум пришли Михаил
Васильевич Ломоносов, сталактиты и сталагмиты… с чего бы это? Может, потом
что-то будет?), с первого взгляда влюбился (ох! влюбился, влюбился… об этом
ещё впереди) Антонио в упавшую на них в трамвае Софи (на ум пришёл ряд
податливых метафор, фразеологизмов, как то: упасть с луны, свалиться