Медвежье царство. С. А. Белковский
Европа все еще не хочет нашей руки и честного русского сердца.
Когда русские берут Париж или Берлин – это от любви. Это как свадебное путешествие, доказательство рыцарской преданности и мужской состоятельности.
Невозможно воспламенить это русское сердце походом на Пекин или, скажем, Улан-Батор. На русском языке не существует «романтического свидания в Бангкоке». Потому евразийство, сформулированное разочарованными беглецами от русской революции, было и останется романтической доктриной, не имеющей прочных корней в русской почве.
Да, конечно, от обиды на Европу можно наговорить множество евразийских слов. Но, главное, для того – чтобы вечная недоступная невеста снова обратила внимание. Чтобы услышать вновь пряный запах ее недостижимых объятий.
И когда наши идеологи начинают – в сто пятидесятый раз за 1200 лет – говорить, что России надо изолироваться и сосредоточиться на себе, это – опять все то же страстное послание Европе: я три дня скакала за вами, чтобы сказать, как вы мне безразличны…
Во всем серьезном и ответственном русский человек поверяет себя Европой (и Западом вообще).
Русский либерал хочет прямой интеграции в Европу. И если не получается интегрироваться сразу всей Россией, то можно и по частям.
Русский националист только тогда ощущает себя не маргиналом, но серьезной величиной, когда умеет убедить себя и окружающих: национализм наш – настоящий, европейский, цивилизованный. (Два последних прилагательных у нас почти синонимы, даже и в устах тех, кто числит себя антизападником.)
Русский социалист призывает посмотреть на Францию/Швецию и так, именно так оправдывает свой социализм.
И каждый хочет заслужить Европу. А заслужить – значит принести на алтарь Запада то, чего ему действительно не хватает и что каким-то непостижимым господним образом очутилось в наших русских руках.
И тот самый русский Путин, предлагающий деньги вместо пушек, – тоже соблазнитель Европы, незадачливый негерой-любовник. Путин хочет любви.
Ради этой любви он готов, подобно своим коммунистическим предшественникам, одарить Европу самым дорогим, что у него есть, – своей религией. В данном историческом случае – религией денег.
Он долго выращивал эту религию, проверял ее на верность и твердость, и сегодня он искренне возмущен, что Запад не хочет отдаться ей (а значит, ему) в полный рост.
Но Путин, конечно, никогда не собирался и не собирается воевать. Он так и говорил много раз: прежде, дескать, шли с танками и пушками, но теперь-то, теперь – с деньгами! Это предкам нужно было бряцать оружием, чтобы понравиться Европе. У Путина есть средство получше, и если надменная красавица этого до сих пор не поняла, он согласен подождать. Для ожидания вполне подойдет Медведев, тихий и вкрадчивый – и который, может быть, лучше скажет Западу единственно правильные слова.
Так что не стоит готовиться к российско-западной холодной войне, осмысляемой в политических терминах.
Запад