Пушкин – либертен и пророк: Опыт реконструкции публичной биографии. Игорь Немировский
мало поседевшей головой, причесанной или растрепанной на манер генералов александровских дней, но при пушистых усах и бакенбардах. По внешности он был бы на своем месте только в обстановке корпусного командира. И говор у него был важных старцев, барский, густой, чисто русский, без малейшего следа хохлацкого происхождения или сибирского навыка. Такой же барский, всегда благосклонный, был у него и взгляд. Во всем он был барин[63].
В чем невозможно согласиться с Парсамовым, так это в том, что утверждение Горбачевского о запрете Верховной думы знакомиться с Пушкиным определено реалиями шестидесятых годов. Потому что, если это не ошибка памяти и не факт из истории декабризма, а обстоятельство, обусловленное идейными соображениями, характерными для начала 1860-х годов, то иначе как клеветой его назвать нельзя. Между тем знавшие Горбачевского современники и исследователи сходятся в том, что на клевету он не был способен. Более того, среди декабристов Горбачевский имел репутацию строгого мемуариста, которому можно доверять. Его «Записки» до сих пор являются наиболее точным и подробным свидетельством об Обществе Соединенных Славян и о восстании Черниговского полка. Следовательно, нет оснований не доверять утверждению Горбачевского о существовании (в той или иной форме) запрета, о котором он упоминает.
Н. Я. Эйдельман[64] был первым среди советских историков, кто признал утверждение Горбачевского о существовании запрета на знакомство с Пушкиным для членов Южного общества истинным. При этом Эйдельман объяснял распоряжение Верховной думы случайным обстоятельством, а именно клеветническими сведениями о Пушкине, дошедшими до М. П. Бестужева-Рюмина и С. И. Муравьева-Апостола через одесского знакомого поэта, Александра Николаевича Раевского[65]. В качестве аргумента, указывающего на то, что Александр Раевский клеветал на поэта, ученый приводит стихотворение Пушкина «Коварность» (1824), где, как считает Эйдельман, строки «…сам презренной клеветы /…невидимым был эхом» указывают на Раевского.
О сложной роли Александра Раевского в одесский период жизни Пушкина писали давно. Эйдельман был не первым, кто полагал, что в стихотворении «Коварность» Пушкин имел в виду А. Раевского. Автор этой гипотезы – Т. Г. Цявловская[66], и самое мягкое, что про эту гипотезу можно сказать, – это то, что она не стала общепринятой. Так, строя гипотезу на гипотезе, Эйдельман изменяет своей обычной исследовательской объективности единственно для того, чтобы объяснить запрет членам Южного общества знакомиться с Пушкиным случайными обстоятельствами. Исследователь был всего в одном шаге от того, чтобы дать отзыву Горбачевского глубокое историческое объяснение. Но шаг этот не был сделан, потому что Эйдельман избегал резкого противопоставления Пушкина декабристам. С его точки зрения, Пушкин и декабристы относились к одному идеологическому лагерю – и разногласия между ними, если и были, имели не принципиальный характер и основывались на стечениях обстоятельств.
Значительно
См.: