Жизнь, любовь, страдания. Павел Павлович Гусев
в угол, прежде чем выкинуть.
Сел Писатель в новое кресло, поерзал, на стол облокотился и стал думать, что б такое написать.
– Ну-ну, посмотрим, что он напишет без меня, – ехидничало Старое Кресло. – Писатель, перед тем как творить, привык на меня облокотиться, за подлокотник ухватиться. Я ему руку пожимал и темы давал…
Так ничего и не придумав, Писатель отодвинул новое кресло, а старое поставил на прежнее место. Сел, похлопал по подлокотникам, радостно вздохнул и стал писать рассказ под заголовком «Старое Кресло».
Графин
Графин занимал на столе почетное место. Он праздновал день своего рождения и, переполненный по горлышко сладкими словами, хотел излить всем присутствующим сокровенный тост:
– Друзья мои! – начал он и только хотел продолжить речь, как Штопор забегал по бутылкам и с грохотом стал их открывать. Рюмки стали звенеть, пока не наполнились вином. Ложки застучали по тарелкам, пока в них не положили закуску.
Когда все стихло, Графин вздохнул и сказал:
– Друзья мои…
Тут Рюмки звонко стали чокаться друг с другом, Ложки зашлепали по тарелкам. Поднялся такой шум, что никто не услышал, о чем говорит Графин.
…Праздник закончился когда Штопор оказался под столом, поскольку был уже никому не нужен. Рюмки лежали на бывшей белоснежной скатерти, которая была в пятнах от закусок и вина. А Графин по-прежнему стоял на своем месте и переживал, что не смог излить гостям свой давно заготовленный тост. Он с грустью чувствовал, что сладкие слова в нем превратились в горечь.
На следующий день вся посуда на кухне трезвонила:
– Хороший день рождения был у Графина. Он нас так уважает! Весь праздник говорил: «Друзья мои! Друзья мои!»
Наслаждение
Лампочка каждый день старалась угодить Карандашу. Он ей очень нравился – был строен, высок и, когда проходил близко, нежно шуршал своим черным остроносым графитом. Лампочка ярко освещала ему стол, страстно желая угодить, чтобы он обратил на нее внимание. А Карандаш не замечал ее. Он увлекся бумажками и часто менял их. Ту, что понравилась, оставлял на столе и даже не раз возвращал к себе. А те, которые не понравились, бросал в корзину.
Лампочка долго терпела, и, в конце концов, воскликнула:
– Вот изменник, пожалей, взгляни на меня…
И стала то и дело моргать, чтобы он обратил на нее внимание.
Но Карандаш по-прежнему не отходил от своих бумажек. Лампочка не выдержала такого бесчувственного отношения и вспыхнула:
– Я весь свет и тепло ему отдала, а он меня не замечает. Видеть его не хочу!
И погасла.
Вскоре над столом светила новая Лампочка и тоже жаловалась, что Карандаш не смотрит на нее. Она не знала, что бумажки доставляли Карандашу поэтическое наслаждение…
Ночь
– Ты что стоишь у окна такая темная и печальная? – спросил я у Ночи.
– Мне грустно смотреть на тебя, – тихо ответила она. – Спать пора, а ты все работаешь за столом. Лампочка освещает себя – собой любуется, светится от счастья. Она не жалеет тебя. Не жалеет…
Я бросаю работу, гашу свет, открываю окно. Впускаю Ночь. Она обнимает меня беззаботным спокойствием, провожает до дивана и шепчет:
– Лампочку бросай. Погубит она тебя!
Утром Ночи уже не было. Она, как всегда, ушла незаметно, когда я крепко спал.
Я знал: вечером Ночь обязательно заглянет ко мне в окно, будет печально темнеть и темнеть, сожалея, что я не послушался ее и по-прежнему сижу за столом с Лампочкой.
Редактор
Хохлатка-курица снесла авторское яйцо. Принесла его главному редактору Петуху, чтобы посмотреть, хорош ли материал. Петух постучал по яйцу коготком и сказал:
– Сырое произведение. Все всмятку, где что – не ясно. Вот было бы яйцо крутое – там скорлупа, белок, желток – все понятно!
Хохлатка возмутилась:
– Но из крутого яйца интересный, живой материал не получится. Цыпленка не высидишь!
– Мне виднее, – буркнул Петух.
Как-то спальная Пуховая Подушка встретилась с Тощей Подушкой, лежавшей на стуле.
– Какая же ты худая! – удивилась она.
– Будешь тут худой, если на мне хозяин весь день сидит, ерзает-ерзает, пока что-то не напишет или не устанет и отправится к тебе.
– Да! Да! – ответила Пуховая Подушка. – А ко мне он придет, обнимет, прижмется и спит. Хоть бы разок поерзал на мне, как на тебе…
Тощая Подушка тяжело вздохнула:
– Не завидуй. Была бы на моем месте – стала бы такая, как я!
Тут Пуховая Подушка задумалась, еще раз взглянула на соседку и сказала:
– Ты права. Не буду завидовать. Живется мне спокойно, вот и хорошо!
Указания
Бутсы гоняли Мячик по всему полю. Он метался из стороны