За сокровищами реки Тунгуски. Максимилиан Кравков
Когда же думал, что рядом за стеной таинственно спит огромный, пустой и темный музей, – мне становилось еще уютней и интересней. Я оттолкнул дверцу топки, и в лицо ударил раскаленный жар угля, – красным полымем заморгали, задвигались потолок и стены, и выступили фантастические тени. И в дремоте узнавал я в огненном языке Сережу, ослепительным бликом смеялась мне Инна, а там, где отсвет сливался с темнотою, шевелился и прятался Жабрин…
Утром возникло неприятное дело. Едва мы успели собраться на службу, как явилась группа военных, и один, отрекомендовавшись квартирьером какой-то прибывшей части, заявил, что принужден занять под постой наш нижний этаж. И показал мандат, от которого у Букина запрыгали глаза.
– А это куда прикажете деть? – вступился я. – Чучела, зверей и другие коллекции?
Квартирьер был большой нахал. Он сделал мне глазки и весело рассмеялся.
– На двор, на двор, дорогой товарищ, на улицу наконец, куда хотите!
– Да вы знаете, какую ценность это все представляет?
– Простите. Здоровье красноармейцев для меня ценней. Или, может быть, вы полагаете правильней оставить своих соломенных зверей в доме, а бойцов Красной армии на морозе?
Крыть было нечем.
Я одернул сунувшегося возражать Сережу и записал фамилию квартирьера.
Тот заявил, что завтра к двенадцати часам помещение должно быть очищено, и удалился. Было такое чувство, будто мы все получили коллективную оплеуху.
Букин ходил по комнате, криво усмехался огрызками желтых зубов и молчал. Сережа возмущался громко:
– Пойду к председателю губревкома… Это безобразие… Бандитизм! В Москву телеграфировать надо!
Жабрина еще не было. Инна тоже не приходила.
– Что же, Юрий Васильевич, надо идти хлопотать?
– Только не мне, – замахал руками старик, – я, знаете ли, скажу – может не понравиться. И вообще от этой дипломатии – увольте! И Сереже тоже не рекомендую. Он – порох. Выйдет скандал и никакого толка. Идти вам.
Отправился я к нашему непосредственному начальству – в губоно. Заведующий, некстати, уехал в Москву, а его заместитель, человек из революционеров недавних, страх не любил конфликтов. Да и я с ним почти что не был знаком.
Объявлять свое служебное положение сторожа я не решился и назвался уклончиво сотрудником музея и представителем коллектива служащих. Все это было сущей правдой. А если к этому прибавить мой рыжий солдатский полушубок и руки, в которые въелся уголь, то фигура моя становилась до известной степени значащей и, во всяком случае, обязывала хотя бы к несложному разговору. Зам выслушал, удивленно поднял брови, точно впервые заметил корзину, стоявшую под его столом. Потом досадливо наморщился и потер ладонь о ладонь.
– Видите ли… товарищ, я, конечно, сообщу… доложу. Правда, это несколько… как бы это сказать? Ну, чересчур военный, что ли, подход… в двадцать четыре часа! Но, – и тут он понизил голос, – вы же видели, из какой инстанции мандат? Как-нибудь на время уберите свои коллекции…