Повитель. Анатолий Степанович Иванов
ты, что ты! – замахал руками отец. – Сейчас ведь каждый работник – божья милость. Отказать легко, а где другого взять?..
– Тогда сам сей, а я лавку строить буду.
Старик поморгал сухими веками, подумал и махнул рукой: «Ладно, строй».
Отсеялись Бородины благополучно.
– Теперь до сенокоса, ребятушки, – ласково говорил Петр Бородин работникам. – А раньше – где работы взять? Рассчитал вас честь по чести – и с богом…
– Проживем мы на твои деньги до сенокоса… благодетель ты наш, – угрюмо проговорил Андрей, получая замусоленные бумажки.
– Еще и останутся, в чулок жинка лишние положит, – сказал Тихон Ракитин. – Вон как щедро отвалил, куда девать столько, – добавил он и, сплюнув, громко выругался.
– Так ведь, ребятушки… Лопатин вон меньше дает. Как ведь договаривались… – крутился Петр Бородин. – А в сенокос приходите. Договоримся по цене, что и Лопатин дает, а потом я потихонечку накину по рублику за недельку. Приходите. И бабам вашим найдется, что делать…
Григорий в расчетах не участвовал, хотя отец настойчиво заставлял его выдавать работникам деньги.
– Ну а теперь за лавчонку вплотную браться надо, – говорил на другой день Петр Бородин сыну, дуя в фарфоровую чашку с чаем. – Как там, красят прилавок?..
– Должно, – неопределенно ответил Григорий.
Отец вскипел:
– Как должно! Ты хозяин или нет? Ты что всю весну делал?
– Чего орешь?
– Ты на кого этак-то? – задохнулся старик. – На батьку родного?.. – Потом протянул жалобно: – Опять ты как телок сонный… Человеком становился вроде.
– Да отстань ты… Сказал – красят… Чего тебе? – сдвинул брови Григорий.
– Сказал, как связал… Долго ли сохнуть-то будешь? Знаю ведь, чего тебя зацепило! – воскликнул отец. – Ну и пусть она лохмотьями трясет… Вчера Андрюха принес ей капиталу, как… блоху в кулаке. Пальцы разжал – блоха прыг, и пусто.
Григорий сидел за столом, молча рассматривал свои крючковатые, как и у отца, руки.
– А уж коль надо ее было, так… не хлопал бы ушами… Тереха Зеркалов тебе правильно говорил. Куда бы она делась… Анну-то вон… сумел.
Шея и лицо Григория стали медленно наливаться кровью, багроветь. Но он ничего не сказал, только сжал кулак и, закусив губу, вдруг со всей силы трахнул им по столу и тотчас встал на ноги. Звякнула посуда. Один стакан с чаем опрокинулся на клеенку, покатился и упал…
Петр Бородин, не на шутку испугавшись, пулей вылетел из-за стола, уронив фарфоровую чашку.
– Тебе, батя, что убить человека, что… – раздельно произнес Григорий и замолчал, не находя нужного слова.
– Тьфу, – в сердцах плюнул старик и вышел из кухни, где пили чай.
Безмолвная бабка Дарья стала подбирать с пола осколки.
Когда Петр Бородин вернулся в кухню, Григорий все еще сидел за столом, хотя вся посуда была с него убрана.
– Ну, остыл? – спросил отец. – Плеснуть водицы на тебя – зашипело бы…
– Ты не