Во дни Пушкина. Том 2. Иван Наживин
же на стене висели несколько плеток, которыми он собственноручно наказывал за кулисами артистов, ему не понравившихся. Иногда, впрочем, взыскивал он и за нарушение благопристойности: актер во время игры не смел ни в каком случае касаться актрисы и всегда должен был находиться от нее не менее как на аршин, а если она должна была падать в обморок, он мог только примерно поддерживать ее: граф был ревнив, как турок…
– А все крепостные-с, – хвалился доктор. – Посмотрите эти сарафанчики, туфельки, перчатки лайковые, повязочки – прелесть-с!.. А завтра увидите их всех за пряжей или ткацким станком – правда, в папильотках и перчатках, но все же-с… А летом, чтобы не загорать, соломенные шляпки все обязаны носить…
Среди треска одушевленных рукоплесканий хор закончил восхваления барина-отца и, низко поклонившись владыке и всему залу, исчез за кулисами, и сейчас же поднялся сзади второй занавес, – он изображал зеленый, идиллический вид с пастушками, пастушками и белыми барашками, – и началась карамзинская пьеска из той опять-таки крестьянской жизни, которой не знает крестьянство не только в России, но и нигде. Актеры играли очень похоже на актеров столичных, в том условно-театральном стиле, от которого ломит зубы у всякого человека со вкусом. Катенька, как актриса, ничем особенным не выделялась, но поводила очами, виляла бедрами и вообще всячески подчеркивала свои преимущества. Все было претенциозно, глупо и скучно до чрезвычайности.
– Ну что, как? – подсев к Пушкину, тихонько шепнул майор.
– Здорово!.. – усмехнулся тот. – Но какой у вас великолепный жезл! Покажите-ка…
– Это из Парижа, – сказал майор. – В те времена мода была такая там… Извольте вот тут посмотреть пометочку…
На маленькой серебряной пластинке было выгравировано droit de l’homme[23].
– Но позвольте: как это понимать надо? – посмотрел на майора Пушкин. – Почему droit без s? Или дубинка эта должна представлять символ единственно бесспорного права человека на орясину?
– А уж это толкуйте как вам угодно-с, – тихонько засмеялся великан. – Кстати: вон представитель Орловской губернии по части прав человека и гражданина… – продолжал он, указывая на сравнительно молодого человека, который все старался придать своему лицу презрительно-трагический вид, а пышные волосы свои носил en coup de vent[24]. – Известный либералист наш. Чрезвычайно озабочен освобождением крестьян, но на беду не знает, как это делается. Если просто отпустить их на волю, это разорительно. И потому он требует, чтобы правительство сделало бы как-нибудь так, чтобы мужики были свободны, а он чтобы не пострадал, но так как правительство его не слушает, то он очень бранит его. И курьезный случай с ним тут произошел. Созвал он своих верноподданных и предложил им: им – воля, а ему – земля… Мужики как один восстали: «Никогда нашего согласу на такое убивство не будет, потому мы – ваши, а земля – наша…» И он стал злиться на правительство еще больше…
А на сцене бурмистр с подвязанной бородой, очень
Право человека (
Точно разметанные ветром (