Мемуарески. Элла Венгерова
Нелька, – сказала я, – а пусть Толя платит тебе зарплату. Ты ведь на него пашешь в этой африканской дыре. Два года потерпишь, этого хватит на кооператив.
Я думала, что удачно пошутила. А Неля так и поступила. Потребовала у китаиста зарплату, накопила на квартиру, развелась, защитила диссертацию и вышла замуж. По любви. За скромного, но порядочного инженера.
Карельский
С Карельским трудно было поссориться. Он не опускался до ссор. Просто переставал общаться с людьми, которые его чем-то обижали или шокировали. Вот, например, сказал ему однажды при встрече Лешка Леонтьев, что у него, у Лешки, нет времени на друзей. И Алик перестал с ним контачить. И вся наша группа тоже.
Но я умудрялась все-таки расходиться с Аликом во мнениях. Таких эпизодов набирается три или четыре.
Первый раз он не согласился со мной, когда я публично обнаружила свое преклонение перед Диккенсом. Вся группа вслед за лидером дружно осудила мой недостойный инфантилизм. Это было досадно, но не смертельно.
Во второй раз конфликт произошел по морально-этической линии. Я была старостой группы, и в мою обязанность входила отчетность. Присутствие студентов на лекциях я должна была отмечать в журнале крестиком. А отсутствие соответственно минусом. Карельский химичил. Придет на первый час, я поставлю крестик, а он со второго часа смывается. Я на это закрывала глаза, от меня требовался только один знак, а не два. Но тут он однажды подкатывается ко мне с возмутительным требованием:
– Слушай, поставь мне крест, мне нужно на вокзал, маму встретить.
Я, разумеется, логично ему возражаю:
– Тебе надо, ты езжай на вокзал. А я поставлю минус.
Алик в полном шоке:
– Говорю же тебе, мама приезжает.
А я не понимаю:
– Неужели ты даже ради мамы не можешь позволить себе хоть один минус в журнале?
Я поставила минус, он уехал на вокзал, а на следующий день группа единодушно переизбрала меня. Выбрала старостой Раечку Корнюхину. Что это на них нашло? Я не сразу поняла. Но страшно обрадовалась. Вовсе мне не нравилась эта бюрократическая возня с крестиками-ноликами. И наши отношения только облагородились. А Раечка до сих пор держит связь между теми, кто еще жив: звонит, пишет письма за границу, справляется о здоровье. А когда я в перестройку чуть не обнищала, Раечка нашла мне работу, на которой я продержалась семнадцать лет.
Третий случай касался Высоцкого. Я сразу просекла, что он настоящий поэт уже по самым первым псевдоблатным песням про того, кто раньше с нею был, и про Нинку с Ордынки, которая наводчица и всегда одета как уборщица. А Карельский просек это только после появления песни про чудо-юдо с сюжетом из Рильке. А уж когда Высоцкий спел про привередливых коней, Алька купил пластинку и пригласил меня послушать. Я, конечно, сразу прискакала и попыталась ему напомнить, как я была права и как он был неправ, но он напрочь об этом позабыл.
Насчет Диккенса он кардинально