Зеркальный вор. Мартин Сэй
минаретами и луковичными куполами. Они уже недалеко от цели. Пьяный Чарли дал очень путаные указания, но Стэнли сразу понял, куда идти. Он ранее бывал на Дадли-авеню и сейчас прямиком направляется к этому кафе, которое и возникает за поворотом – ярко освещенное и весьма людное. Они переходят улицу, и Стэнли открывает дверь.
Помещение вытянуто в длину, с проходом между двумя рядами восьмиугольных столиков. Выбеленные стены покрыты размашистыми черными надписями вперемежку с абстрактными полотнами: какой-то сумбур из пересекающихся линий, загогулин, брызг и клякс. Дальний угол зала отгорожен неширокой стойкой бара с медной кофеваркой эспрессо, а по ту сторону стойки расположились старая плита, негромко урчащий холодильник и очкарик-бармен в покрытой кофейными пятнами тенниске. Уже знакомая Стэнли компания хипстеров рассредоточена по залу: музыканты сидят ближе к бару, а блондинка пристроилась у стены слева. Она встречает Стэнли пристальным взглядом из-под полуопущенных век. Больше никто не обращает на него внимания. Сигаретный дым спиралями плывет вверх от всех столиков, и молочно-белая мгла под потолком как бы кристаллизуется в матовых шарах ламп.
Пятачок рядом с прилавком занимает ударная установка, перед которой лицом к публике стоит молодой человек в джинсах и свитере и, раскрыв блокнот, читает из него вслух. В правой руке он держит карандаш, словно только что закончил писать то, что сейчас озвучивает.
– Я вижу священный град твоими глазами, Герман Мелвилл! – вещает он. – Свет новой луны – это твой свет, Герман Мелвилл, и мои шаги попадают в такт твоим слогам.
«Должно быть, стихи», – думает Стэнли и тут же сам удивляется: с чего он это взял? Эти фразы мало похожи на язык «Зеркального вора», до сих пор бывшего единственной известной ему поэзией, если не считать нескольких рифмованных строк, которые выкрикивали кидалы на 42-й улице, завлекая падких на звучные цитаты студентов. Тогда почему он так сразу посчитал эту речь именно стихами, а не каким-нибудь хипстерским жаргоном?
Парень в свитере продолжает чтение нараспев, с подвывом – поминая Будду и Заратустру, русский спутник и «Дженерал моторс», – но Стэнли уже не прислушивается, вместо этого осматривая зал, который заполнен на три четверти. Новые посетители, не задерживаясь у входа, пробираются на свободные места. Табачный дым застилает глаза Стэнли, и все происходящее в зале видится как сквозь вощеную бумагу. За столом возле ударной установки он замечает пожилого человека в очках с роговой оправой и твидовой кепке; на вид ему лет шестьдесят – вдвое больше, чем любому из присутствующих. Он слушает поэта, время от времени слегка кивая. Справа от него сидит чернобородый лысоватый тип весьма устрашающего обличья. Стул напротив него не занят.
Стэнли толкает локтем Клаудио.
– Подожди меня здесь, – говорит он. – Я не задержусь.
Путь к тому столу заблокирован чтецом, и Стэнли приходится пролезать между ним и большим барабаном. Поэт отрывается от блокнота, замолкает