Жив Бог! Пьесы. Сергей Викторович Струков
все кто издевается над «Лешим» сами по себе во сто крат хуже, гаже, презреннее, а при том считают меня же и ничтожеством, мразью, трусом. А я не трус! Неправда! Не слизняк и не ничтожество. Я умнее их, нравственнее, чище. У меня образование! Я могу чувствовать, у меня душа есть: стихи пишу… Э-э-эти скоты, они всегда думают свое, и… бьют, и унижают, и веруют: Кариотский – ничто! И эта их вера в мое ничтожество, она противна, она оскорбительна, мучительна, она губит, губит, душит, душит меня!
/Пауза./
О! Если б унижал умный человек, не было бы так больно. Бьете? Пусть! Издеваетесь и смеетесь? Пусть! Но, преклоняйтесь пред моим умом, пред моим образованием! Не забывайте, уважайте во мне человека, че-ло-ве-ка ради Бога!..
/Плачет./
Спасите Лёшу, отец Николай! Пожалуйста, пусть они думают, что я не могу ответить по сроку службы. Оттого, что они много отслужили, а я мало. Пожалуйста, скажите им: «Алексей не трус.» Твердо так скажите: «Не трус… и все!» Пожалуйста, пусть думают эти жалкие людишки обо мне хорошо. Ах! Будь их годком, все равно бы били…
о. Николай: Бедный, бедный Лешенька…
Кариотский: Они завидуют… Эти микробы не могут ценить интеллект. Нутром чуют кто умнее их и, ненавидят за ум. «Вот, – говорят себе, – Кариотский выше, за то мы ему хромачём в рыло! Стирай, карась, наши потные тельняшки!»
о. Николай: Бедный, бедный Лёшенька! О, если б ты не был столь высокомерен и горд, то не страдал бы так сильно…
Кариотский: Я много могу… много! А они не знают, не знают Алексея Кариотского. Думают, я терплю из страха… У – у! Неправда! Терплю потому что интеллигентнее их. Они ничего не знают… Ни дважды два, ни меня. Ни слухом, ни духом: Алексей никого не боится. И годков не боится, и боли не боится, и смерти… никогда, ни за что.
/Бросается в руки о. Николая и рыдает/
о. Николай: Ах, Лёша, Лёша. Добрый, дорогой Лёша! Да, кто же тебя осудит? Кто в жизни своей хотя один разок, пусть даже самый маленький, крохотный разочек, да не боялся? Никто, никогда во всем свете не осудит тебя… Смирись!
/Кариотский перестает плакать и выжидая смотрит в слезящиеся глаза о. Николая/
Кариотский: А Пересветов не боялся… Он держит Лёшу за труса. Ложь! Лёша способен не пугаться годка. Могу большое дело совершить… Могу великое дело. Но… дрожу. Как только глаза его увижу, и… дрожу. Ноги к палубе прирастают, свинцовые; жилы, как струны… Отец Николай!
/Слезы./
Обманутая, несчастная моя мать! Если б она видела, как издеваются, как глумятся над ее сыном?! Если б она только услышала, как ребеночку ее сейчас плохо?.. О! Родное сердце разорвалось бы тогда от горя…
/Рыдает./
о. Николай: Смирись, Алёша, и Господь поможет. Защитит. Сила-то Божия в немощи человеческой совершается…
Кариотский: Как же? Вот я сейчас «немощен», а Бог не помогает?..
о. Николай: Внешне «да», а духом… горд.
Кариотский: Не буду… Смирись – хуже смерти. Уж лучше смерть. Все вокруг презирают,