.
в тарелку малосольных огурцов. Он и догадываться не старался, что может любить его Мария своей тихою любовью одиночки, обреченной на страдание…
Увезли ее в больницу глубокой ночью. Дождь лил как из ведра, и «скорая» не раз буксовала в размытой колее, пока доехала до райцентра. Лишь два месяца спустя навестил он ее в первый раз. Тут и узнал, что как безнадежно больная она лежала в больничной палате одна. Павел и тогда не понял, что же хотела она ему сказать в последнюю минуту жизни. Целый год ходил как чумной, машинально выполнял какие-то действия, работал, ел, спал автоматически. Оживал только, когда навещал скромную могилу Марии. Сердце щемило, и сердце начинало трепыхаться так, как когда-то трепыхалась в небе подбитая голубка.
«Не полюбил!.. Не долюбил!.. Да есть ты, есть ты, окаянная, горемычная, чертова любовь!..» – Павел разрывал кулаками землю, подминая под себя стебли подсолнухов. «Прости, родная, ты есть, ты есть, ты есть!» Он рванулся было встать и крикнуть об этом во весь голос, но ноги не слушались. Лишь хватило сил приподнять отяжелевшие веки и посмотреть в небо. Ему вдруг почудился шум взлетевшей стаи сизокрылых, от которых как бы оторвалась и приближалась к нему пара голубей.
Это подломленные от ветра склонились над ним желтые подсолнухи…
2005
Минин сид
Не иначе как Маня ее называли все, от мала до велика. Всего-то и богатства было у нее, что старая, покосившаяся в сторону реки изба да немудреный сарай, подгнившие доски которого раз от разу старательно подколачивались натасканным с местной лесопилки горбылем. Изредка Маниному хозяйству приносила приплод непослушная коза-дереза. Будучи помоложе, Маня оставляла серо-дымчатых козлят на племя, и потом пастухи с трудом совладали с хулиганистым козлом Борькой, силу увесистых рогов которого они не раз испытывали на себе. Почему-то все козлы из этой породы не любили мужиков. От того, может, что при Манином хозяйстве таковых ни разу не наблюдалось. Так и вела она свой убогий двор самостоятельно.
Был у Мани сад. В привычном понимании сельчан – просто огород, но для Мани – именно сад. Неширокую полоску вдоль забора занимал малинник. Напротив – кусты красной и черной смородины. А между черемухой и калиной, примыкая к углу сарая, совсем не по-деревенски (и это в нечерноземной окраине России!) раскинулись тонкие деревца капризных вишен.
Особенно любились они старушке в пору буйного цветения. Одна-одинешенька сумерничала она в углу затихнувшего сада и, предаваясь смутным воспоминаниям, совсем забывала о своем одиночестве. У реки в кустах черемухи, заигрывая, перещелкивались соловьи, комары веселым роем суетились в теплом воздухе, а Маня, упиваясь легким ароматом весенней ночи, вспоминала себя, молоденькую девушку, так и не дождавшуюся суженого с фронта. Сложил он свою буйную головушку где-то под Сталинградом. I [осле войны «женихаться» толком было не с кем, да из-за кротости характера так и не смогла Маня устроить свою личную жизнь. Так и мыкала она свое